Большие истории для маленького солдата

Пятый Старшебрат

История часового

Их было пять. Пять братьев, пять историй и одно условие. Братья издалека шли на войну. Пятеро братьев, один за другим.

– Вы хотите, чтобы я рассказывал Младшебрату истории? – спросил Часовой.

– Да.

– Это и есть условие?

– Да.

Они должны были заметить, что он не понимает. Не понимает, какой прок в этих историях. Они ему объяснили. Хотя, возможно, уже сейчас подумал Часовой, они объясняли это прежде всего самим себе.

Они сказали: «Одно несомненно – любая война заканчивается».

И добавили: «Мы только не знаем когда. Может статься, наших историй как раз хватит».

– Вы хотите, чтобы я рассказывал ему истории?

– Да.

– Все истории, которые вы поведали мне?

– Да.

– Потому что считаете, что, пока он будет слушать, война успеет закончиться?

У одного из братьев (он не мог вспомнить, какого именно) было с собой письмо из министерства. Содержание письма тоже стерлось из памяти, но это не имело значения. Оно всегда было одинаковым: война – дело ДОБЛЕСТИ, ситуация ОБНАДЕЖИВАЮЩАЯ, если все немножко поднатужатся, то война СКОРО КОНЧИТСЯ, а главное, не забудьте принести ДАР на благо МИРА.

Часовой так и не понял, были ли братья глупы или просто надеялись на чудо. Что, впрочем, вероятно, одно и то же.

Так вот, когда на посту появился мальчонка, проводивший всех своих братьев на войну и оставшийся один (теперь он был и Младше-, и Старшебратом одновременно), Часовой знал, как поступить.

Он отказался от мандолины Старшебрата.

От шарфа Второго Старшебрата.

От любовных писем.

И даже от сапог, роскошных замшевых сапог с красными кисточками.

Перевесил свою саблю так, чтобы она поймала последний луч заходящего солнца, – здесь он просто позволил себе невинную шутку. Человеку же надо в чем-то находить радость.

А когда мальчик признался, что у него больше ничего нет, Часовой потребовал его уши.

И увидел, как тот побледнел и испуганно сглотнул.

– Я расскажу тебе пять историй, – заявил Часовой. – И только потом ты волен будешь продолжить свой путь. Тебе придется дослушать их до конца, даже если они тебе уже известны, так что без нытья, пожалуйста.

И Часовой рассказал ему все истории.

О сироте Нинетте, жившей на дне колодца с Лоботрясом III, и о пекаре, который пришел в Бадум попытать счастья.

О проклятии Тысячи саженей и о том, как Варре спас своего брата.

Об Альфизе, получившем в невесты пустыню.

О Себастьяне, вынужденном сопровождать юную «святую» в Грену, чтобы предотвратить надвигающуюся войну.

И, наконец, о Зетте Шметтерлинг, самой маленькой девочке в Альверхофене, которой пришлось притвориться марионеткой, дабы утолить серебряный голод фрау Шварц.

Часовой прежде не отличался красноречием. Даже анекдоты и те толком ему не удавались. Роли рассказчика он неизменно предпочитал место слушателя. Ему не нравились собственные слова. Будь то разговоры о птичках или о чем-то по-настоящему важном, он не давал словам воли, как родитель, не выпускающий из дома своих детей. Чтобы не набедокурили.

Но теперь он заливался соловьем, и чем дольше говорил, тем раскованнее себя чувствовал. Не потому ли, что рассказывал не свои истории? Может, истории братьев были заколдованы? А может, волшебство таилось вовсе не в историях?

До сих пор он полагал, что слушают ушами – мальчонка же слушал всем телом. Слегка изогнутой спиной, раскрытыми на коленях ладошками, приоткрытым ртом и глазами, с первых же слов загоревшимися лучистым блеском.

Часовой забыл о своей нелюбви к словам. Он говорил и говорил. День сменился ночью, не успел он глазом моргнуть, как на небо выкатилась луна, не успел оглянуться, как уже вовсю палило солнце; слова и то, как мальчик весь обратился в слух, пьянили его, и он так увлекся, что вдруг услышал, как рассказывает совсем другую историю, не одну из тех, что поведали ему братья. Он не сразу сообразил какую.

То была его собственная история.

Волчья яма

I

Мало какие вещи человек проносит через всю свою жизнь. Бо́льшая их часть рано или поздно ломается, теряется, сгорает, похищается, уничтожается или отбирается. Даже крайне бережное отношение не гарантирует им долголетия.

Уж я-то знаю.

В жизни я многое потерял.

В том числе и самое дорогое.

Свое имя.

Эта история о том, как я утратил и вновь обрел имя.

Случилось это зимой, когда мне исполнилось семнадцать. И хотя с тех прошло уже почти сорок лет, я помню все настолько отчетливо, как будто это было вчера.

II

Год начался с беды. Январская лавина унесла шестнадцать коз, быка и четыре овцы. Часть животных мы нашли потом в пятистах метрах от нашей деревни. Их негнущиеся ноги, точно ветки, торчали между дубами. Остальных до весны укрывал снег. К тому времени глаза уже не требовались – достаточно было следовать за своим носом.