Большое богатство

Мы подумали, что тебе интересно будет узнать, как сложились наши дела во Флориде. Мы не можем написать Хазелнат, потому что не знаем, где она, наши письма к ней вернулись обратно, но, возможно, ты можешь передать ей новости, когда увидишь её в следующий раз или же получишь письмо. Ну а пока мы в курсе, что ты захочешь знать, стали мы циркачами или космонавтами. Ну, поначалу мы одно попробовали, а потом передумали. Когда мы были подростками, Натти часто говорила мне, что твоя жизнь уникальная, а потому она блистательная штука – НИ У КОГО нет второй такой, – парящая посреди вселенной, которая течёт и изменяется, и так оно и есть, и всё же, я думаю, она удивится, узнав, что мы стали…

Руперт в изумлении дочитал предложение. Он бы предположил, что всё было наоборот. Он как раз собирался перечитать письмо, когда с кухни донёсся вопль.

Все, кто был дома, сбежались туда и увидели, что миссис Браун опрокинула на себя овсянку, а возле плиты стоит отец, чертовски довольный и одетый в костюм.

– Дети, – объявила миссис Браун, – ваш отец нашёл работу.

И вот все они услышали, как этим утром мистер Браун возился со своим «Транс Ам» на подъездной дорожке, когда какой-то мужчина остановился, заинтересовавшись автомобилем. Мистер Браун рассказал, как перебрал мотор и на что автомобиль теперь способен. Тут они разговорились о машинах вообще. Мужчине принадлежала площадка для подержанных автомашин, и он хотел бы заняться ретроавтомобилями, но не мог найти механика, которому их доверить. За время длинного разговора и он и мистер Браун постепенно поняли, что оба одинаково понимают машины – что можно, а что нельзя с ними делать. Затем мужчина сказал, что хотел бы не просто реставрировать ретроавтомобили, но и продавать их. Однако ему нужен правильный продавец. И он думает, что мистер Браун – это его человек. Не сходя с места, он нанял его механиком и продавцом. Отец Руперта приступит к работе завтра же. Поэтому днём мистер Браун отправился в город и купил костюм на деньги, отложенные на арендную плату.

– Костюм, – прошелестела мать Руперта. – Два костюма в один день.

– Как бы то ни было, не переживай. Я снова соберу деньги на аренду. Я буду зарабатывать больше тебя, – заявил мистер Браун, к удивлению матери Руперта.

– Я всегда думала, что носить костюм буду я, – прошептала миссис Браун и рассказала намного более короткую историю о своём увольнении.

– Э, не переживай, – отмахнулся мистер Браун. – Давай об этом до завтра и думать не будем. Давайте отпразднуем! Погодите и только посмотрите, что у меня есть.

Он метнулся в гостиную и вернулся с двумя большими пакетами. Дети с криками обступили его, требуя показать, что там. Мистер Браун заставил их угадывать, а когда они сдались, прокричал:

– Гамбургеры!

Собравшись вокруг телевизора, они съели свои гамбургеры, которые оказались даже лучше, чем мечталось Руперту. Сидевшая рядом с ним Элиза, чувствуя счастливую атмосферу в комнате, расхрабрилась и вскочила на ноги.

– Я сегодня получила звёздочку, – воскликнула она. – Наша учительница раздаёт их домой, если ты отлично выполнил задание. Я положила её в свою подушку. Сейчас принесу.

– Не надо, – вздохнула мать, поднимаясь и направляясь к лестнице. – Учителя просто очарованы тобой. Вот почему они дают тебе эти штуки. Если так пойдёт, скоро и ты будешь ходить в костюме. Я иду спать. Мне завтра ещё работу искать.

«Мать всё ещё мечтает о костюме, крокодиловых шпильках и прилагающейся к ним жизни», – подумал Руперт. Но сам он был счастлив не из-за костюма, не из-за прочих вещей, которые могли бы дать ему Риверсы. Счастьем было то, что он повидал, крутясь среди них. Риверсам повезло жить в очень богатом квартале. Но и в очень бедном, и в бедном, и в зажиточном, и в богатом, и в очень богатом районах города у всех были глаза.

Тётя Хазелнат была права: твоя жизнь, ТВОЯ жизнь, кто бы ты ни был, была уникальной и блистательной. В жизни одних было больше денег, но в жизни всех была равная доля чуда. Однако, чтобы увидеть её, нужно было охватить взглядом и всё остальное, а зоркость давалась страшной ценой чувствования.

Это то решение, к которому нельзя подтолкнуть, а можно только прийти. Нельзя заставить других видеть или чувствовать, но можно поделиться частью того, что принадлежит тебе.