Большое кочевье

Сквозь жерди Николка увидел, как вереница людей вклинилась в стадо и вдруг, развернувшись цепью, полукругом, отколола от стада с сотню оленей и с дикими криками стремительно погнала их к открылку. Вот обезумевшие олени галопом врываются в открылок, мчатся вдоль него к открытой двери камеры, залетают, толкая друг друга, в камеру, ищут выхода и, не найдя его, пытаются повернуть назад, но это уже невозможно: все новые и новые обезумевшие олени лезут в дверь, набиваются в камеру, а сзади истошно кричат и размахивают руками загонщики.

— Закрывай!! — одновременно кричат несколько человек, и Николка изо всех сил толкает дверь, наваливается на нее плечом, задвигает засов.

В камеру набилось десятка два оленей, остальные, прорвав цепь погонщиков, убежали назад в стадо. Трое из бригады забойщиков вошли в камеру, пастухи тотчас взобрались наверх камеры. Полез и Николка.

Олени в камере испуганно таращили глаза, лезли друг на друга, поднимались на дыбы, опираясь на стенку, но копыта соскальзывали с вертикально поставленных обструганных бревен, а круглая форма камеры не позволяла животным напирать в какую-нибудь сторону.

Учетчики, отметив общее число оленей в тетрадях, принялись разбивать их на группы, отмечая важенок, телят, годовалых евханов, мулханов, чалымов и корбов-быков. Среди попавших в камеру оказалось только два чалыма-кастрата. Аханя указал на них, и забойщики, с трудом протискиваясь между оленей, ловко отстраняя лица от колышущегося кустарника рогов, вытолкали чалымов в одну из дверей. Для остальных оленей настежь открыли другую дверь, в которую они ринулись без принуждения. Как только камера опустела, эту дверь закрыли. В левом загоне, ища выход, метались два чалыма-кастрата, в правом, более обширном загоне бродили, потряхивая рогами, олени-«счастливчики» из общего поголовья.

— Николка! Открывай дверь!

Он спрыгнул. И все повторилось: «Закрывай! Открывай!»

Стоять за дверью было легко, но совсем неинтересно. Зная, что Худяков не любит бегать, Николка, улучив момент, подозвал его и предложил свое место. Худяков, не скрывая удовольствия, согласился.

Николка бегал с азартом, кричал до хрипоты, и не потому он так старался, что желал показать себя перед посторонними с лучшей стороны, этого у него и в мыслях не было. Привык он работать с полной отдачей сил, унаследовав эту черту характера от матери. Когда же его хвалили и советовали поберечь силы, он старался еще больше.

Через каждый час люди делали короткую передышку — сдергивали с потных голов малахаи и шапки, присев на корточки, курили, вяло переговаривались.

Над разгоряченным стадом висел туман, в лучах заходящего солнца он был похож на скомканный розовый тюль. Терпкий запах оленьего мускуса густо стоял в воздухе, всюду на истоптанном снегу валялись клочья шерсти. Стадо тревожно гудело.

Первый день корализации закончился в сумерках. Учетчики уже не могли разобрать в темноте камеры, где чалым, где корб, да и озябли — терпенья нет! Карандаши из пальцев вываливались, не выручали и меховые перчатки. Загонщикам, напротив, было очень жарко, хоть раздевайся донага — и в снег! Давно иссяк у Николки азарт, язык отяжелел, ноги ослабли, мелко дрожат, подгибаются. Другим не легче: бредут люди устало к палаткам, шаркают подошвами о снежные колдобины. У одного только Худякова походка была легкой, но лицо тоже казалось усталым. «Притворяется», — усмехнувшись, подумал Николка.

На второй день загонять оленей в камеру стало намного трудней. В корале было больше простору, олени часто прорывались сквозь цепь загонщиков и убегали в дальний конец кораля, приходилось вновь отбивать их от стада. Теперь в камеру удавалось загонять не более дюжины оленей. Все чаще слышалась крепкая ругань загонщиков.

Но особенно трудным оказался заключительный, третий день, когда оленей в общем загоне осталось сотни полторы. Маленький табунок стремительно носился по обширному загону, неуловимый, точно капля ртути в большой пластмассовой коробке. Олени упорно не желали забегать в камеру, прорвались сквозь густую цепь загонщиков с таким решительным видом, точно за ними гналась волчья стая.

Наконец пастухи принесли мауты. Пойманного оленя силой волокли в камеру и оттуда выталкивали в одну из дверей. Потом кто-то предложил привязать маут за заднюю ногу оленя и таким образом гнать его в камеру. Олень шарахался в стороны, пытался прорваться в кораль, но люди шли на него плотной цепью, и он опрометью заскакивал в открытую Худяковым дверь.

К обеду через камеру пропустили всех оленей. Корализация закончена! Загонщики устало и нетерпеливо поглядывали на учетчиков, которые все еще сидели наверху и что-то возбужденно обсуждали, потряхивая своими тетрадками. Наконец они подошли к загонщикам. По тому, как улыбались Шумков и Аханя, Николка понял, что все благополучно.

— Ну как, бригадир, много оленей потеряли? — нетерпеливо спросил Шумкова долговязый камчадал.

— Пятьдесят голов лишних! — радостно и торопливо объявил Ганя, словно опасаясь, что это известие сообщит кто-то другой.