Большое сочинение про бабушку

    Затащила я Колю в комнатку, а там никого нет. Только печка гудит. Так, словно кто-то плачет. Говорят, печники, если им хозяин не нравился, могли в трубу бутылку вставить или перо, и от этого начинало в трубе выть. А еще говорят, что за печкой живет домовой, и это он воет. Но в это мы не верили. Мы в Пушкина верили, а он писал, что это “ветер воет, как дитя”, а никакой не домовой. Я позвала бабушку и слышу в ответ:

    — Га-га-га!

    Из-под лавки вылезает гусыня и как зашипит, как бросится на меня. Тут я сказку про гусей-лебедей вспомнила, брата схватила и бегом домой. А ведь у нас тоже гусыня под кроватью сидела. Когда на улице и в сарае холодно, гусей пускали в дом птенцов высиживать. Чтобы яйца не замерзли. А у бабки Макриды — все знали — гусей нет. Откуда эта взялась, я до сих пор не знаю. Вот я и дала деру. Так твой двоюродный дед Коля остался дедом Колей. Младший мой братец. Повезло, что бабки Макриды дома не было и гусыня угнала меня из избы. А то ведь мог бабой Олей стать… Я тогда никому не сказала, что возила его перепекаться. Струсила. И стыдно было. Не нами установится, не нами и переставится. “Трижды человек дивен бывает: родится, женится, умирает” — так мама говорила. И вмешиваться в это диво негоже.

    После, когда уже в университете училась и приехала в деревню фольклор собирать, узнала, как бабушка Макрида детей перепекала. Она их так лечила. Если ребенок рождался больной, то значит, он “недопекся” у мамы в животе, бабушка этот недочет исправляла, в печке допекала. Заворачивала в пеленку покрепче, лицо закрывала блином и в теплую печь на лопате засовывала. Мать в это время спрашивала: “Кого печешь?” Бабушка отвечала: “Собачью старость…” Блин бросали собаке, и дитя после этого поправлялось. А я, видишь, думала, она из одного человечка может другого спечь!

    Бабушка Макрида была в деревне и за попа, и за ведьму, и за доктора. Чуть что случится — за бабкой Макридой бегом. А она со своим лекарством: травами, водой и печной золой, как “скорая помощь”, примчится, хотя никто ей за это зарплату не платил. В больницу ехать было далеко — 50 километров. Это сейчас полчаса — и на месте. А на лошади по плохим дорогам за день не доберешься. Зимой даже на машине не доберешься — дороги переметало, не проехать. Бабушка Макрида быстро бегала, хотя и с палочкой. Ребятишки друг друга пугали, что она на своем костыле летать может. Большое геройство было пробраться к Макриде домой и палку стащить. Но ни у кого она больше не взлетала. Потом слух пошел: у того, кто палочку утащит, на руках бородавки вырастают. Больше не крали. Что только не сочиняли, но к больному она прибегала уж точно быстрее, чем к тебе в прошлом году “скорая” приезжала. По пять часов в деревне ждать не могли. Особенно если кто угорит. Эта беда от печки нередко случалась. Прикроешь задвижку посильнее раньше времени, чтобы тепло не так из печи выходило, газ угарный вместо трубы в избу идет. От него человек засыпает и, если не спохватиться, дышать перестает. Его нужно скорее на улицу вынести, водой полить. Бабка Макрида поливает, а сама ругает домового, что недосмотрел. Она, наверное, одна в деревне во всяких домовых, водяных и леших верила. Никто больше эту нечисть не боялся, даже дети. Война ведь недавно была. Кто войну застал, того ничем больше не испугаешь. Мы хоть фашистов и не видели, но тоже людей больше боялись, чем чертей. Цыган, например. Они к деревне подходили своим табором и могли деревенских детей с собой забрать, увезти из дома. Всем детям было велено: если только цыгане на улице появляются — бегом на печку. Боялись сильно сибулонцев. Это кто из сибирской тюрьмы сбежал. Они прятались в лесу или в пещерах на горе и могли ограбить или убить. Если у тебя своего угла с печкой нету, некуда корнями прирастать, вот и носит тебя по земле любой ветер, как мусор какой, — чего от такого человека хорошего ждать? Такие вызывали только недоверие и страх.