Большое сочинение про бабушку

    Бабушка Макрида одинокая была. У нее в войну все погибли. Кто от пули, кто от голода. Когда она умерла, старую избушку раскатали по бревнам. Древняя она очень была, обрушиться могла. Только печь долго стояла среди палисадника. Печь трогать боялись. С нее ведь наша деревня начала расти. Раньше жили здесь только старожилы — несколько больших, крепких семей. Они себя называли “родчими”, “тутошными”. Они никого из новых жителей в эти места не пускали. А тогда много народу шло из других краев. Вот и наши родственники, предки моей мамы, пришли сюда, кто с Украины, кто из Воронежа. Кто-то сам шел, волю искал, кого-то голод гнал, а кого-то царским приказом отправляли заселять Сибирь. Земли здесь много, лес, река. Все горки над речкой раньше были в деревьях. Рыси водились, волки, даже медведи. А рыба в реке попадалась больше тебя ростом. Но тутошные не хотели, чтобы кто-то, кроме них, здесь хозяйничал. Мало ли какие люди пришли, вдруг бездельники и разбойники, ограбят и дальше двинутся. Начнут переселенцы сарайку или землянку себе мастерить, а местные молодцы придут на следующий день и стройку завалят. Но особо настойчивые не уходили, не сдавались. Тогда тутошные тоже решили на компромисс пойти и говорят: “Построите за ночь избу с печкой, не будем противиться”. Закипела работа. На рассвете приходят старожилы — дом стоит. И из трубы дымок идет. Затопили печь. А раз печь за ночь сложили да дом сделали — значит, корни уже пустили, таким соседям только рады. Разрешили новым людям остаться, дали им прозвание “рассейские”. Стали “родчие” и “рассейские” вместе жить, стала наша деревня расти. А домик-то первые переселенцы построили тот самый, в котором потом Макрида жила. Малюсенький — больше за ночь разве сколотишь. Но говорили, что, пока он стоит, — и деревня стоять будет. Сейчас и печки не осталось. Школу собираются закрывать. Уехали все в город. Вот и мы с дедом к вам приехали. А печка-то тянет домой. Раньше, если кто далеко из дома уезжал, а по нему скучали очень, нужно было к печке подойти, заглянуть поглубже внутрь и позвать. Он и приедет. Вот и меня будто кто зовет. А кто может звать? Если только домовой. Говорили, что домовой никуда из дома не уходит, пока печка цела. Но мы эту печку вдоль и поперек облазили — никого, нет никаких домовых. А зовет и зовет, тянет и тянет. Надо было в лапоть его посадить и с собой забрать. Было бы кому напомнить, что духовка-то у нас с тобой уже давно перегрелась! Давай-ка новый противень.

    ***

    — Бабушка, это не подходит, — говорю я, вспомнив, что мне же еще сочинение писать. — Я не могу писать про печку и домовых. Мне надо про тебя.

    — Ой, ну про меня совсем неинтересно, — отнекивается бабушка, переключая духовку на конвекцию. — У меня медалей нет, родилась я уже после Великой Отечественной войны, подвигов не совершала, утопающих не спасала. И вообще — мне некогда.

    Бабушка снимает фартук. Это я шила бабушке фартук на уроке труда. Мы всем классом шили. 26 одинаковых фартуков. Мы их украсить решили, каждый как захочет. Чтобы, если бабушки вдруг соберутся все вместе, они свои фартуки не перепутали. Артем купил бабушке для фартука наклейку с гоночной машиной. Иришка пришила вместо кармана красивый носовой платок со своей любимой ведьмочкой из мультика. А мы с бабушкой решили сделать красивую вышивку, да все времени не было. Может, пока пироги пекутся, начнем вышивать? Я бегу за нитками, иголкой и бабушкиными очками, и мы выбираем узор. Я-то хочу вышивать картину с подсолнухами или щеночка, но бабушка предлагает какие-то крестики и ромбики. И пока мы вышиваем, бабушка мне вот что рассказывает:

    Про волшебные знаки

    Конечно, нарядов столько, сколько у тебя сейчас, у меня не было. В магазинах тогда одежду почти не продавали. За ней нужно было в город ехать, а он далеко. Покупали в магазине ткань и дома шили одежду. Каждая женщина могла на свою семью вещей нашить. Моя мама Катя была очень строгая, даже суровая. Она модных платьев не шила, только ниже колен и темные. Да и не продавали в магазине после войны другой ткани. Тогда даже краски цветной не было, одна черная. И в школе все парты — черного цвета. Когда я в средние классы перешла, парты покрасили коричневым. Мы время цветом мерили: “Это случилось, когда парты еще черными были”, — говорили. Значит, немного еще времени с войны прошло, краска не облупилась.

    Папа маме говорил:

    — Что ты ее, как старуху, одеваешь, покороче немного платье сделай!

    Но у мамы всегда ответ готов:

    — Не одежда красит человека — добрые дела.

    Она была строгих порядков. Смеялась редко. Обнимала нас тоже редко, если только что заболит. А вот петь любила. И какие она вязала красивые кружевные воротники! Платье сразу становилось не такое кошмарное, как тебе кажется. Ты бы сейчас что стала делать, если бы мама заставила тебя носить то, что тебе совсем не нравится? Ага, не надела бы! А ничего другого-то нет. Совсем нет. Не пойдешь же в школу в одних чулках. Колготок-то тогда тоже не было.