Читаем Большое зло и мелкие пакости полностью

Сидорин был нервный, неуверенный в себе, усталый человек. Для того чтобы вывести его из себя, достаточно было пару раз сказать что-нибудь вроде “соображайте быстрее, некогда мне тут с вами целый день!”, а потом слегка, вполуха, выслушать, что он скажет.

По прогнозам Никоненко, Сидорин должен был выйти из себя минут через семь. Он вышел из себя через три минуты.

— Если вы будете мне хамить, — сказал Никоненко лениво и вытянул длинные ноги так, что ботинки оказались прямо под носом у доктора Сидорина, — я вас упеку на трое суток.

Капитану нужно было поддерживать его взъяренное состояние.

Сидорин послушно взъярился.

— Что вам от меня нужно, в конце концов?! Я хирург, у меня утром две операции, вы что, хотите, чтобы я не смог работать?!

— Мне наплевать, сможете вы работать или не сможете, — заявил Никоненко. — Отвечайте на мои вопросы.

— Я отвечаю, — помолчав и взяв себя в руки, сказал Сидорин. — Я отвечаю на все ваши вопросы, но, черт побери, — он опять стал раскаляться, — вы меня по три раза об одном и том же спрашиваете!

— Если мне будет нужно, я буду спрашивать вас всю оставшуюся жизнь, — подтянув к себе ногу, Никоненко хищно почесал щиколотку и вернул ногу на место. — Во сколько вы пришли на вечер?

— Я опаздывал. Ну, я же уже говорил, товарищ капитан!.. — Тон у него изменился на умоляющий, и Никоненко стало противно. Он не любил, когда люди быстро и беспричинно начинали трусить. — Я пришел одновременно с Маней Сурковой, которую подстрелили вместо Потапова. Ну, спросите у нее, мы вместе на крыльцо поднимались!

— Во что она была одета?

— Вроде в пальто. По-моему, серое. А что?

— Вы сразу прошли в вестибюль?

— Да.

— Потапова когда увидели?

Потапова, Потапова… Сидорин задумался.

Он увидел Потапова из своего укрытия, когда тот подъехал, но не мог, не мог сказать милицейскому, что видел его.

— Когда вы увидели Потапова? — Никоненко был уверен, что Сидорин сейчас соврет.

И тот соврал:

— На сцене, в президиуме.

— Послушайте, Владимир Васильевич, — сказал Никоненко лениво, — врать нехорошо. Ну что вы врете! Маленький, что ли?

— Я не вру! — крикнул Сидорин.

— Врете, — сказал Никоненко безжалостно, — вы курите “Приму”, вон у вас уже полна пепельница. “Примой” был засыпан асфальт за углом, с правой стороны школы. Это вы там стояли? Вы, вы, Владимир Василич! Лучше соглашайтесь, а то потом туго придется. Зачем вы гам стояли?

Сидорин смотрел на капитана с ужасом. Сигарета вдруг мелко затряслась в его руке.

Боится? Так сильно?

Хватит у него духу выстрелить в человека, да еще в толпе, да еще в темноте, да еще в присутствии профессионального охранника, который сопровождал Потапова?

Посмотрим. Пока непонятно.

— Вы хотите сказать, что это… я стрелял в Потапова? — Сидорин сунул в пепельницу недокуренную сигарету и стремительно поднялся. Он был высоченный, широкоплечий, зеленая хирургическая роба в плечах была ему тесна. Пальцы длинные и очень красные, странно красные, как лапы у гуся. У многих хирургов такие пальцы.

— Я не стрелял в Потапова!

— Тогда не врите, — посоветовал Никоненко, — что это еще за школьные привычки! Говорите правду. Когда вы приехали?

Сидорин повернулся к окну и, согнувшись, схватился руками за подоконник, как будто собирался его оторвать.

— Да. Хорошо. Это мои окурки, и за углом стоял именно я.

— Неужели?

— Послушайте. Не издевайтесь вы надо мной. Я никого не убивал, я ни в кого не стрелял, честное слово! Я понимаю, что вам нужно… на кого-то это дело спихнуть, а я, наверное, самая подходящая кандидатура, но умоляю вас — не делайте поспешных выводов!

Вот в чем дело. Хирург Сидорин уверен, что его сию минуту упекут в СИЗО. Он, видите ли, самая подходящая кандидатура.

— Вы насмотрелись второсортных детективов, Владимир Василич, — сказал Никоненко холодно, — согласно сценарию вы должны сейчас воскликнуть: “Не шей мне дело, начальник!” Ну? Что же вы?

Сидорин повернулся от окна и посмотрел на Никоненко с изумлением.

— Итак, что именно вы делали за углом школы, да еще так долго?

Сидорин снова отвернулся и схватился за подоконник. Лицо, отражавшееся в темном оконном стекле, стало совсем несчастным.

Батюшки-светы, жалостливо подумал “Анискин”, эк его разбирает. Что за печаль такая, жуткая, могучая?

— Я ждал Дину, — отчетливо выговорил Сидорин, как будто признавался в том, что за углом школы он потихоньку расчленял трупы.

— А? — переспросил Никоненко, не ожидавший такого сюрприза. — Что вы там делали?

— Я ждал Дину, — мужественно повторил хирург, — Дину Лескову. Больц. Я… я… Мы когда-то…

Никоненко смотрел с интересом и помогать ему не собирался.

— Я был в нее влюблен. Сильно. Она… потрясающая. Вы с ней уже встречались?

Никоненко отрицательно покачал головой. Сидорин даже не обернулся, чтобы посмотреть, — он был уверен, что если бы капитан с ней встретился, то моментально бы спятил от любви, как он сам.

— Я прихожу на эти вечеринки всю свою жизнь. Дина за все время была дважды. Она стала даже лучше, чем раньше, она…

Так, сказал себе Никоненко, стоп.

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже