Большой человек

Впрочемъ, мн почти всегда скоро удавалось его успокоить. Нужно было исподволь навести его на какую-нибудь изъ любимыхъ его темъ. Онъ мало-по-малу начиналъ говорить, оживлялся и оставалось только ему не противорчить. Черезъ часъ онъ уже бывалъ въ самомъ миломъ настроеніи духа. Только страшно блдное лицо, сверкающіе глаза и тяжелое дыханіе указывали на болзненное его состояніе., Но если случайно въ подобный день онъ встрчался съ посторонними, незнакомыми людьми, то дло усложнялось.

Одинъ разъ, во время одного такого его вечерняго посщенія, къ жен моей пріхали дв дамы, которыя, конечно, читали Достоевскаго, но не имли о немъ никакого понятія какъ о человк, которыя не знали, что невозможно обращать вниманія на его странности.

Когда раздался звонокъ ихъ, онъ только что еще осматривался и былъ ужасенъ; появленіе незнакомыхъ лицъ его еще больше раздражило. Мн, однако, кой-какъ удалось увести его къ себ въ кабинетъ и тамъ успокоить. Дло, повидимому, обошлось благополучно; мы мирно бесдовали. Онъ ужъ улыбался и не находилъ, что все не на мст. Но вотъ пришло время вечерняго чая, и жена моя, вмсто того, чтобы прислать его прямо къ намъ въ кабинетъ, вошла сама и спросила: гд мы желаемъ пить чай — въ кабинет или въ столовой?

— Зачмъ же здсь! — раздражительно обратился къ ней Достоевскій. — Что это вы меня прячете? — нтъ, я пойду туда, къ вамъ.

Дло было окончательно испорчено. И смхъ и горе!.. Нужно было видть, какимъ олицетвореніемъ мрака вошелъ онъ въ столовую, какъ страшно поглядывалъ онъ на неповинныхъ ни въ чемъ дамъ, которыя продолжали свою веселую бесду, нисколько не заботясь о томъ, что можно при немъ говорить и чего нельзя.

Онъ сидлъ, смотрлъ, молчалъ, и только въ каждомъ его жест, въ каждомъ новомъ позвякиваньи его ложки о стаканъ, я видлъ несомннные признаки грозы, которая вотъ-вотъ сейчасъ разразится. Не помню, по поводу чего одна изъ пріхавшихъ дамъ спросила, гд такое Гутуевскій островъ?

— А вы давно живете въ Петербург? — вдругъ мрачно выговорилъ Достоевскій, обращаясь къ ней.

— Я постоянно здсь живу, я здшняя уроженка.

— И не знаете гд Гутуевскій островъ!.. Прекрасно! Это только у насъ и возможно подобное отношеніе къ окружающему… какъ это человкъ всю жизнь живетъ и не знаетъ того мста, гд живетъ?!.

Онъ раздражался все больше и больше, и кончилъ цлымъ обвинительнымъ актомъ, который произвелъ на преступницу и слушательницъ самое тяжелое впечатлніе. Мы же, хозяева, не знали что и длать. По счастью, наша гостья, сначала вслдствіе неожиданности сильно озадаченная, скоро поняла, что обижаться ей невозможно и съумла, продолжая оставаться веселой, и его мало-по-малу успокоить…

Я разсказалъ этотъ маленькій случай, потому что говорить о Достоевскомъ и не упомянуть объ его странностяхъ — значило бы не дорисовать его образъ. О странностяхъ его передается много разсказовъ и находятся люди, которые эти странности ставятъ ему въ большую вину. Такія обвиненія приходится слышать даже теперь, уже посл его смерти.

Конечно, онъ не былъ созданъ для общества, для гостиной. Отъ человка, жившаго почти всегда въ уединеніи, проведшаго четыре года въ каторг, десятки лтъ работавшаго и боровшагося съ нуждой, отъ человка, нервная система котораго была совершенно потрясена страшной, неизлчимой болзнью — невозможно было требовать умнья владть собою. Для такого человка, и вовсе не въ силу того, что онъ былъ замчательный писатель, а просто въ силу всхъ обстоятельствъ его жизни, въ силу исключительнаго болзненнаго состоянія его организма — нужны были особенныя мрки. Его странности могли возмущать незнавшихъ его людей, людей, которымъ до него не было никакого дла, но вс близко его знавшіе ничуть не смущались и не могли смущаться этими странностями. Мы знали его умъ, его сильный талантъ, разнообразнйшія свойства его богато одаренной природы. Болзненныя странности давали пищу только для добродушныхъ, веселыхъ разсказовъ о тхъ импровизированныхъ водевильныхъ сценахъ, въ которыхъ онъ игралъ грустно-комическую роль.

IX

Теперь я разскажу объ одномъ обстоятельств, которое произвело на Достоевскаго сильное впечатлніе, чему я былъ свидтелемъ, и о которомъ знаютъ очень немногіе.

Въ конц 1877 года, въ ноябр, я захалъ къ нему по обыкновенію около двухъ часовъ и засталъ его, что случалось не часто въ эти часы, въ хорошемъ, даже веселомъ настроеніи духа. Его ничто не раздражало, онъ любилъ всхъ и все, проповдывалъ снисходительность…

Просидвъ часовъ до четырехъ, я уже собрался узжать, какъ вдругъ онъ остановилъ меня и спросилъ:

— Да, вотъ чуть было не забылъ, — вы знаете гадалку-францужешеу Фильдъ?

— Знаю, а что?

— Мн говорилъ про нее вашъ братъ; разсказалъ много интереснаго. Вы какъ ее знаете?