Большой человек

«…Я ухалъ не поршивъ и съ нкоторыми собственными, самыми необходимыми длами. Но теперь, здсь, въ скук, на водахъ, ваше письмецо ршительно оживило меня и дошло прямо къ сердцу, а то я сталъ было и очень уже тосковать, такъ какъ, не знаю почему, какъ попадаю въ Эмсъ, сейчасъ начинаю тосковать мучительно, съ ипохондріей, почти безпредметно. Уединеніе ли тому причиной среди восьмитысячной толпы, климатъ ли здшній — не знаю, но тоскую здсь какъ никто. Вы пишете, что вамъ нужно меня видть; а мн-то какъ бы желалось васъ теперь видть.

„И такъ іюньская тетрадь „Дневника“ вамъ понравилась. Я очень радъ тому и имю на то большую причину. Я никогда еще не позволялъ себ, въ моихъ писаніяхъ, довести нкоторыя мои убжденія до конца, сказать самое послднее слово. Одинъ умный корреспондентъ изъ провинціи укорялъ меня даже, что я о многомъ завожу рчь въ „Дневник“, многое затронулъ, но ничего еще не довелъ до конца, и одобрялъ не робть. И вотъ я взялъ да и высказалъ послднее слово моихъ убжденій — мечтаній насчетъ роли и назначенія Россіи среди человчества, и выразилъ мысль, что это не только случится въ ближайшемъ будущемъ, но уже и начинаетъ сбываться.

„И что же, какъ разъ случилось то, что я предугадывалъ: даже дружественныя мн газеты и изданія сейчасъ же закричали, что у меня парадоксъ на парадокс, а прочіе журналы даже и вниманія не обратили, тогда какъ, мн кажется, я затронулъ самый важный вопросъ. Вотъ что значитъ доводить мысль до конца! Поставьте какой угодно парадоксъ, но не доводите его до конца и у васъ выйдетъ и остроумно, и тонко, и comme il faut; доведите же иное слово до конца, скажите, напримръ, вдругъ: «вотъ это-то и есть Мессія» — прямо и не намекомъ, и вамъ никто не повритъ именно за вашу наивность, именно за то, что довели до конца, сказали самое послднее ваше слово. А впрочемъ, съ другой стороны, еслибъ многіе изъ извстнйшихъ остроумцевъ. Вольтеръ, напримръ, вмсто насмшекъ, намековъ, полусловъ и недомолвокъ, вдругъ ршились бы высказать все, чему они врятъ, показали бы всю свою подкладку разомъ, сущностью свою, — та поврьте, и десятой доли прежняго эффекта не стяжали бы. Мало того — надъ ними бы только посмялись. Да человкъ и вообще какъ-то не любитъ ни въ чемъ послдняго слова, «изреченной» мысли, говоритъ, что:

«Мысль изреченная есть ложь.»

«И вотъ, сами судите, дорого ли мн или нтъ, посл всего этого, ваше привтливое слово за іюньскій No. Значитъ, вамъ понятно было мое слово и вы приняли его именно такъ, какъ я мечталъ, когда писалъ статью свою. За это спасибо, а то я былъ уже немножко разочарованъ и укорялъ себя, что поторопился. И если такихъ понимателей найдется въ публик еще немного, то цль моя достигнута и я доволенъ: значитъ, не пропало высказанное слово… А тутъ какъ разъ и обрадовались: „парадоксы! парадоксы!..“ и это говорятъ именно т, у которыхъ никогда ни одной мысли своей не бывало въ голов…

„Я пробуду здсь до 7-го августа (нашего стиля). Пью здсь воды, но никогда бы не ршился на муку жить здсь, еслибъ эти воды не помогали мн дйствительно. Описывать Эмсъ нечего, нечего! Я общалъ августовскій „Дневникъ“ въ двойномъ числ листовъ, а между тмъ еще и не начиналъ, да и скука, апатія такая, что на предстоящее писаніе смотрю съ отвращеніемъ, какъ на предстоящее несчастье. Предчувствую, что выйдетъ сквернйшій No. Во всякомъ случа черкните мн сюда, голубчикъ…“

VIII

По зимамъ 76–77 и 77–78 годовъ мы продолжали довольно часто видаться. И хотя мы жили на двухъ противоположныхъ концахъ города, Достоевскій иногда проводилъ у меня вечера.

Отмчу здсь одно обстоятельство, конечно, случайное, въ которомъ нтъ ничего веселаго, но которое между тмъ подавало поводъ къ довольно комичнымъ сценамъ. Онъ прізжалъ ко мн почты всегда посл своихъ мучительныхъ припадковъ падучей болзни, такъ что нкоторые наши общіе знакомые, узнавая, что у него былъ припадокъ, такъ и говорили, что его нужно искать у меня.

Бдный едоръ Михайловичъ имлъ достаточно времени привыкнуть къ своимъ припадкамъ, привыкли къ нимъ и ихъ послдствіямъ и его старые знакомые, которымъ все это уже не казалось страшнымъ и считалось обыкновеннымъ явленіемъ. Но онъ бывалъ иногда совершенно невозможенъ посл припадка; его нервы оказывались до того потрясенными, что онъ длался совсмъ невмняемымъ въ своей раздражительности и странностяхъ.

Придетъ онъ, бывало, ко мн, войдетъ какъ черная туча, иногда даже забудетъ поздороваться, и изыскиваетъ всякіе предлоги, чтобы побраниться, чтобы обидть; и во всемъ видитъ и себ обиду, желаніе дразнить и раздражать его… Все-то у меня ему кажется не на мст и совсмъ не такъ, какъ нужно, то слишкомъ свтло въ комнат, то такъ темно, что никого разглядть невозможно. Подадутъ ему крпкій чай, какой онъ всегда любилъ — ему подаютъ пиво вмсто чая! нальютъ слабый — это горячая вода!..

Пробуемъ мы шутить, разсмшить его — еще того хуже; ему кажется, что надъ нимъ смются…