Большой человек

Молчаніе продолжалось довольно долго, и только время отъ времени, отрываясь отъ набиванія папиросъ или проглядыванія газеты, онъ искоса на меня поглядывалъ, раздувалъ ноздри и тихонько крякалъ. Я ужасно любилъ его въ эти минуты и часто мн очень трудно бывало удержаться отъ улыбки. Онъ, конечно, замчалъ, что и я на него поглядываю. Онъ выжидалъ, по мое упрямство часто побждало. Тогда онъ откладывалъ газету и обращалъ ко мн свое милое, изо всхъ силъ старавшееся казаться злымъ лицо.

— Разв такъ длаютъ порядочные люди? — сквозь зубы говорилъ онъ, — пришелъ, взялъ книгу, сидитъ и молчитъ!..

— А разв такъ порядочные люди принимаютъ своихъ постителей? — отвчалъ я, подсаживаясь къ пому;- едва протянулъ руку, отвернулся и молчитъ!

Онъ тоже улыбался и каждый разъ, въ знакъ примиренія, протягивалъ мн свои ужасныя папиросы, которыхъ я никогда не могъ курить.

— Вы это читали? — продолжалъ онъ, берясь за газету.

И тутъ начиналъ высказываться о какомъ-нибудь вопрос дня, о какомъ-нибудь поразившемъ его извстіи. Мало-по-малу, онъ одушевлялся. Его живая, горячая мысль переносилась отъ одного предмета къ другому, все освщая своеобразнымъ яркимъ свтомъ.

Онъ начиналъ мечтать вслухъ, страстно, восторженно о будущихъ судьбахъ человчества, о судьбахъ Россіи.

Эти мечты бывали иногда несбыточны, ого выводы казались парадоксальными. Но онъ говорилъ съ такимъ горячимъ убжденіемъ, такъ вдохновенно и въ то же время такимъ пророческимъ тономъ, что очень часто я начиналъ и самъ ощущать восторженный трепетъ, жадно слдилъ за его мечтами и образами, и своими вопросами, вставками, подливалъ жару въ его фантазію.

Посл двухъ часовъ подобной бесды, я часто выходилъ отъ него съ потрясенными нервами, въ лихорадк. Это было то же самое, что и въ т годы, когда, еще не зная его, я зачитывался его романами. Это было какое-то мучительное, сладкое опьяненіе, пріемъ своего рода гашиша.

Приходя къ нему вечеромъ, часовъ въ восемь, я заставалъ его посл только что оконченнаго имъ поздняго обда и тутъ ужъ не приходилось повторять утренней сцены — молчанія и незамчанія другъ друга. Тутъ онъ бывалъ обыкновенно горадо спокойне и веселе. Тотъ же черный кофе, тотъ же черный чай стояли на стол, т же толстыя папиросы выкуривались, зажигаясь одна о другую.

Разговоръ обыкновенно велся на боле близкія, боле осязательныя темы.

Онъ былъ чрезвычайно ласковъ, а когда онъ длался ласковымъ, то привлекалъ къ себ неотразимо. Въ такомъ настроеніи онъ часто повторялъ слово «голубчикъ». Это дйствительно особенно ласковое слово любятъ очень многіе русскіе люди, но я до сихъ поръ не зналъ никого, въ чьихъ устахъ оно выходило бы такимъ задушевнымъ, такимъ милымъ.

— Постойте, голубчикъ! — часто говорилъ онъ, останавливаясь среди разговора.

Онъ подходилъ къ своему маленькому шкафику, отворялъ его и вынималъ различныя сласти: жестянку съ королевскимъ черносливомъ, свжую пастилу, изюмъ, виноградъ. Онъ ставилъ все это на столъ и усиленно приглашалъ хорошенько заняться этими вещами. Онъ былъ большой лакомка, я не уступалъ ему въ этомъ. И во время дальнйшаго разговора мы не забывали жестянку и корзиночки.

Часто, по средамъ, просидвъ часовъ до десяти, мы отправлялись съ нимъ въ тотъ литературный кружокъ, въ который онъ ввелъ меня. Это было довольно далеко, но шли ли мы, или хали, онъ почти всегда упорно молчалъ дорогой, и я даже замчалъ, что онъ дйствительно не слышитъ обращенныхъ къ нему вопросовъ.

Онъ появлялся въ кабинет хозяина, гд ужь обыкновенно были налицо нкоторые изъ боле или мене замчательныхъ литературныхъ и общественныхъ дятелей, появлялся какъ-то сгорбившись, мрачно поглядывая, сухо раскланиваясь и здороваясь, будто все это были его враги, или по меньшей мр очень непріятные ему люди. Но проходило нсколько минутъ и онъ оживлялся, начиналъ говорить, спорить, и почти всегда оказывался центромъ собравшагося общества.

Онъ былъ больнымъ, раздражительнымъ и искреннимъ человкомъ, а потому въ словахъ его, мнніяхъ и сужденіяхъ часто встрчались большія противорчія, но былъ ли онъ правъ, или не правъ, о чемъ бы ни говорилъ, онъ всегда говорилъ съ одинаковымъ жаромъ, съ убжденіемъ, потому что высказывалъ только то, о чемъ думалъ и во что врилъ въ данную минуту.

Его редакторская дятельность, на которую онъ возлагалъ такія надежды въ первое наше свиданіе, оказалась не вполн удачной, что, впрочемъ, можно было сразу предвидть, зная характеръ его и обстоятельства. Репутація журнала была уже составлена, противъ него уже рзко и даже неприлично высказалась почти вся тогдашняя журналистика. На новаго редактора со всхъ сторонъ посыпались насмшки, глупыя и пошлыя. Автора «Преступленія и наказанія» и «Записокъ изъ Мертваго дома» называла сумасшедшимъ, маньякомъ, отступникомъ, измнникомъ, приглашали даже публику идти на выставку въ Академію Художествъ и посмотрть тамъ портретъ Достоевскаго, работы Перова, какъ прямое доказательство, что это сумасшедшій человкъ, мсто котораго въ дом умалишенныхъ.