Большой дом. Пожар

Кара понял, что ему позволено надеяться на многое. Впрочем, он это знал с тех пор, как задумал сообщать властям о действиях нахальной банды феллахов, которые намеревались, во главе с Хамидом Сараджем, вызвать беспорядки. Это открытие исподволь и тайно прокладывало себе путь в его сознании. Поток лавы, крадущийся во мраке. Позднее он поразмыслит над этим серьезно.

Кара понимал, что Бен-Юбу и Мхамеду будет трудно вести хозяйство после отъезда трех мужчин, и мысленно уже видел полузаброшенные посевы, покинутые нивы. Это его обрадовало. Его соседей, несомненно, ждет разорение. Он-то тем временем будет работать не покладая рук. Мысль его перескочила на двух породистых французских коров, которыми владел Бен-Юб. Вот чему он завидовал. Три коровы Кара рядом с ними производили жалкое впечатление: чахлые, со впалыми боками, похожие на голодающих телят… Все они вместе не давали даже трети молока, которое Бен-Юб получал от одной. Не считая того времени, когда эти дрянные коровы в довершение всего ходили яловыми. Кара ненавидел Бен-Юба, потому что недавно… Но это другая история. Кара выругался про себя и ощутил в себе железную решимость: «Надо мне обзавестись хоть одной такой коровой».

Мама плакала вместе с женщинами.

— Оставь меня, сердце у меня полно печали, — сказала она старой Туме, которая пыталась ее успокоить. — Мне хочется поплакать.

— Ты молода, дорогая моя; ты никого не потеряла. Отгони лукавого.

— Я оплакиваю себя и свою жизнь.

Женщины теперь стонали тихо и жалобно, как раненые животные. Они охрипли от крика, и лица у них были исцарапаны. После обеда пришли плакальщицы.

— Да перемелет тебя жернов, — однообразно голосили они, — будь ты проклят за то, что по твоей вине плачут женщины и дети, за то, что ты убиваешь их мужей. И да заплачешь ты сам кровавыми слезами. Да ослепнешь ты от слез. Да обрушится на тебя несчастье, да пронзит тебя огненный меч и да не поддержит тебя ни одна братская рука. На тебя падет вся ненависть людская!

Некоторые из них сопровождали свои проклятия криками: «А-ай! А-ай!» — и с удвоенной силой били себя в грудь.

Сафия, мать двух взятых в армию парней, испустила пронзительный вопль, каким оплакивают мертвых. Она трижды ударила себя по бедрам.

— Да будет он проклят! Проклят! — Она продолжала кричать. — Какое мучение! Сердце горит огнем!

Извечная боль пробудилась в сердцах женщин. Все они зарыдали, даже те, у кого не были мобилизованы ни муж, ни сын. Все обернулись к Сафии, чтобы плакать вместе с ней.

Еще раз раздался вопль Сафии:

— Сыновья! Сыновья мои! Их увели!

Она вновь начала бить себя по бедрам, по рукам, царапать ногтями лицо.

Спустя некоторое время одна из женщин сказала:

— Сафия, сестра моя, успокойся.

— Сестричка, я делаю, что могу.

Наконец Сафия замолчала. Она неподвижно лежала на краю матраца, сжав руки.

К ней подошли соседки, но у нее не было сил говорить с ними. Она могла только глухо простонать:

— Сыновья, сыновья мои!

Одни из собравшихся у двери соседок вошли, а другие остались за порогом. Они стояли, покрыв головы платками и вытянувшись в ряд; время от времени они подносили руку ко рту в знак скорби. Сафия, распростертая, бормотала монотонную жалобу.

Другие женщины суетились во дворе, как бы готовясь к погребальной церемонии.

И деревня погрузилась в мрачное молчание. С тех пор многим женам, матерям, сестрам пришлось надеть коричневые платья и покрыть голову темной шалью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

XIII

Полицейский пристально посмотрел на Хамида своими мокрыми глазками. Его длинные руки высовывались из рукавов форменной куртки. Хамид следил за взглядом слезящихся глаз, полуприкрытых белыми отечными веками. Зал был полон полицейскими. В прокуренном воздухе комиссариата беспорядочно гудели их неясные голоса. Коричневые стены, жалкая мебель, писцы — все пропахло прочно устоявшимся запахом человека, свидетельствовавшим о том, что здесь прошли тысячи людей. Хамид, спокойный, даже безразличный, не думал о том, что с ним будет.

Полицейские, толпившиеся возле стеклянной двери, подошли к Хамиду и окружили его.

Из глубины зала приблизились другие. Хамид увидел на своем полицейском значок: номер. Вообще же Хамид как бы не замечал его присутствия. Теперь его окружала уже целая толпа. Хамид рассмотрел тех, которые вышли на свет; тут были знакомые лица, он встречался с ними на улице. Вдруг его охватило какое-то оцепенение — почудилось, что все это сон. Воздух показался бесконечно тяжелым. Не то чтобы он боялся… Скорее его душило отвращение. В этих лицах было что-то мертвенное.

Номер заговорил, его коллеги теснились вокруг него. Он разглагольствовал долго.

Хамид не слушал. Он внутренне отгородился от окружающего. Номер поднял руку и дал ему пощечину. У Хамида искры из глаз посыпались, но он даже не моргнул.

Номер крикнул:

— Вот еще один из этих мерзавцев!