Большой дом. Пожар

Потом она медленно вытянула руку, погрузила ее в воду и зачерпнула горсть черного ила, который стал стекать у нее между пальцев. Зхур намазала им кожу и старательно растерла. Зачерпнула еще и еще и с тем же сосредоточенным вниманием натерла себе все тело. Наконец она поднялась, быстрым движением сдернула через голову тунику и, совершенно голая, вошла в водоем. Глубоко уходя ступнями в песок, шла все дальше. На икрах, бедрах, животе она чувствовала набегавшую со всех сторон ледяную воду. Зхур принялась смывать грязь, слегка прикасаясь к телу и ежась от холода; она зачерпывала ладонями воду и лила ее себе на плечи. Когда с тела стала стекать такая же чистая вода, как та, что была в источнике, Зхур вышла, стуча зубами, и набросила на себя платье, которое окутало ее всю. Наполнив водою бидон, она ушла.

А Омар все бежал по плоским полям, мелькавшим у него перед глазами, как полотнища флагов. Мальчик и его тень мчались вместе. Он и не заметил, что комочек ткани, который он украл у Зхур, на бегу выпал и покатился в овраг — как зверек, которого не удалось приручить и выдрессировать; но прежде чем исчезнуть, он оставил на коже неизгладимый след — и вместе с ним в жизнь мальчика вошла тайна. Издали Омар казался кузнечиком, окруженным облаком золотисто-красной пыли.

XII

Лето 1939 года затянулось — казалось, оно никогда не кончится. Стояли ясные, но тяжелые дни. Урожай давно уже сняли. Поля были оголены; коричневая земля, покрытая жнивьем, потрескалась.

В те годы овощи сажали только на орошаемых землях. В ожидании осени подсчитывали доходы. Урожай был неплохой.

— По правде сказать, — говорил Кара Али своим соседям, — на пшеницу и ячмень в этом году жаловаться не приходится.

Он все считал; голова пухла от цифр. Он прикинул в уме количество мешков, которые сможет наполнить и поставить в амбар. Получалось порядочно. А сыворотка! Ему никогда и не снилось, что из нее можно выколотить столько денег. Эта густая жирная сыворотка, почти пахтанье, была на редкость вкусна. Раньше он ее не продавал — оставлял для себя.

А вишни! А черешни! Ну и лето: все уродилось на славу! В крестьянских семьях даже позволяли себе есть немножко поклеванные птицами вишни, которые нельзя было нести на базар. Кара отвез такие вишни в Тлемсен своей сестре и племяннице. Ничего, он в убытке не останется: скоро доставит им оливкового масла, за которое они заплатят чистоганом. Сколько за вишни? — спросили они. Нет, он решительно отказался брать за них деньги. Богом поклялся, что не возьмет ни реала.

А оливы! В этом году… Лишь бы никто из соседей ничего не заподозрил, по крайней мере до сбора. В Мансуре колонисты согласились продать ему урожай на деревьях. Трудно сейчас подсчитать, что это даст. Но Кара радовался. Он старался хоть приблизительно вычислить, какой получит барыш. Насчет оценки урожая колонисты оказались сговорчивыми.

«Это бесхитростные люди, — думал он. — И такими останутся, пока арабы не откроют им глаза».

До сих пор, слава богу, ни одному комиссионеру, ни одному маклеру еще не вздумалось рыскать вокруг них. Он с жалостью подумал о самом себе: «Если мусульманин наживает какой-нибудь грош, то лишь потому, что его братья еще не пронюхали об этом». Колонисты, по рекомендации супрефектуры, обещали, что и в последующие годы урожай останется за ним. «Но слухи о войне… Разве знаешь, что будет», — думал он. И ему вспоминалась последняя война.

Бу-Шанак, Бен-Юб… они тоже втихомолку занимались подсчетом. Все эти дни они работали не раскрывая рта.

Здесь усадьбы спускались с Лалла Сети и окружающих высот и сбегали по склонам вниз до того места, где начинается дорога на Себду, и еще дальше, в долину. Это были малоплодородные земли. Крестьяне питались плохо, жили бедно. Но жизнь, спокойная и суровая, текла в Бни-Бублене своим чередом: все делалось обдуманно, с расчетом, планы вынашивались подолгу, аппетиты разгорались, шла будничная работа, необходимая для существования.

Как раз в это время начали передавать из уст в уста новость. Люди жили и прислушивались к каким-то подземным толчкам. Говорили: война. Эта гигантская тень, приближавшаяся, как гроза, эта слепая и неумолимая сила пришла неведомо откуда. В Бни-Бублене этому удивлялись. В сонных деревушках, в кочевьях, во всей округе, как и в Тлемсене, первое потрясение уже прошло. Но жизнь шла не так гладко, как раньше.

Призвали обоих сыновей Бен-Юба. Джилали — старший сын — был мобилизован одновременно с младшим. Восемь лет назад он отбывал свою службу во Франции. И вот он ушел, оставив жену и двух дочурок.

«Война! Что нам до нее? Война разразилась где-то далеко! Во Франции. И еще где-то… Мы занимаемся своими делами; мы сажаем овощи, остальное нас не касается». Так говорили в Верхнем Бни-Бублене.

Кое-кто поговаривал также об арестах. И те, которые считали, что лучше понимают события, видели в этом плохое предзнаменование.

— Война как война, — сказал Кара жене. — Войны существуют испокон веков. Войны будут, пока на земле останутся люди.

— Почему? — спросила она. — Разве богу не жаль свои создания?