Большой дом. Пожар

— Нам было решать, принять их дружбу или нет. Но все изменилось, потому что мы, не раздумывая, предложили им свою дружбу. Теперь они по праву наши должники. А как они ведут себя? В лучшем случае снисходят до нас. Можно ли тут говорить о дружбе? Они скорее оказывают нам милость, а с этим еще труднее примириться, чем с презрением. Неправда, скажете вы, среди них есть честные, искренние люди! Да, но равнодушие их убивает. Мусульмане для них другая раса, как бы вовсе не люди! Вот почему они потворствуют самым жадным, самым недобросовестным личностям, нога которых когда-либо ступала по земле. В этом они виновны и несут все, сколько их ни есть, огромную ответственность. Кажется, чего проще? Бороться надо против них всех. Те, которые действуют, как бандиты с большой дороги, не дураки: они нашли средство спрятаться за Францию и возложить на нее ответственность за свои действия. Но это им удалось из-за всеобщего безразличия. Разве не во имя Франции совершаются на нашей земле величайшие гнусности? Не во имя ли Франции экспроприируют и крадут? Не во имя Франции бросают людей в тюрьмы? Не во имя Франции заставляют их голодать? Не во имя Франции совершаются убийства? Имя Франции связано с делами слишком грязными. Мы никогда не забудем о том, что Франция в конечном счете ответственна за все эти преступления. Какое нам дело до того, что Франция — великая и прославленная страна! Одобряет ли она все это или нет? Пусть те французы, которые не одобряют этого, поднимут голос! Да так, чтобы мы их услышали.

Последние слова феллах произнес громко, как бы обращаясь к невидимым слушателям. Затем продолжал более спокойно:

— Никогда еще тирании не удавалось взять верх над народом.

— Объединение народов развеет в прах тиранию на всем земном шаре, и люди протянут друг другу руки через границы, — добавил в эту минуту Хамид Сарадж.

— Уже давно наш народ ничего больше не ждет от Франции. Теперь он надеется только на самого себя.

— Конечно, — перебил его Хамид. — Но, мне кажется, ты не учитываешь одного. У них тоже много таких людей, как мы! Да, в их собственной стране! И что они делают, как вы думаете? Выступают против своих властей.

— Что… что ты говоришь, о Хамид? — удивился Сид Али. — Право, не верится.

— Все очень просто: многие люди у них работают почти задаром, голодают, подвергаются преследованиям, арестам… И это во Франции.

— В таком случае, это тамошние туземцы! — громко сказал Али-бен-Рабах.

— Пожалуй, — согласился Хамид Сарадж. — Их положение во многом схоже с нашим. Я там работал и знаю. Есть и там обездоленные, да еще сколько! Поверьте мне.

— Ты удивляешь нас, о Хамид, — нашелся только сказать Сид Али.

Феллахи ждали, пристально глядя на Сараджа.

— Да, это так, — подтвердил он.

Подняв указательный палец, он произнес:

— Вот этим хлебом… — И показал на поля пшеницы, уступами расположенные по склонам гор. — Вот этим хлебом, растущим возле нас… — клянусь, что это так!

Феллахи задумались. Проникнуть в душу этих людей было нелегко. Они не холодны, как камень, нет; но, чтобы их понять, надо знать то, что их окружает: крошечные земельные участки, солнце, дождь и вечная работа природы — зерна, прорастающего под землей, воды, просачивающейся сквозь почву, облаков, плывущих в небе, деревьев, сгибающихся под порывами ветра.

— Повтори, что говорят тамошние туземцы? — попросил Сид Али.

— Как я вам уже сказал, они не хотят больше терпеть произвола властей. Сыты по горло. Власти причинили им слишком много зла.

— Но ведь одни и те же власти правят и там и здесь, — вмешался Бен-Юб.

— Вот именно, — ответил Хамид Сарадж, — те же самые; они причиняют зло и здесь и там.

— Выходит, что туземцы есть в каждой стране! — воскликнул Ба Дедуш. — Право, не верится! Так-таки в каждой стране?

— Тем, кто работает, страдает и борется, надо объединиться, — сказал Хамид Сарадж. — Впрочем, такое объединение существует.

В эту минуту Сид Али, озаренный внезапной мыслью, торжествующе заявил:

— Там управляют свои власти! Тогда как у нас… Ну вот, у нас управляют иностранцы.

— Пожалуй, — согласился Хамид Сарадж, — но трудящиеся там тоже говорят, что власти у них вроде как бы иностранцы.

— Да ну?

— Тамошним туземцам и нам, — сказал между тем Слиман Мескин, — нет никакой причины не сговориться. Раз у нас с ними одинаковое мнение о властях.

В середине дня поднялся ветер. Зашелестели обезумевшие листья шелковицы, похожие на руки с растопыренными пальцами. Во время этого разговора Бен-Юб смотрел на Сараджа. Он не совсем понимал таких людей; и все же в нем зарождалась осторожная, затаенная симпатия. Пришла пора разойтись. Все встали.

Феллахи впервые так собирались. Это им было приятно. Они были удивлены. И чувствовали себя очищенными, обновленными, легкими. До сих пор при встрече разговор заходил лишь о мелких обязанностях, о надоевшей работе, о старых привычках. Бен-Юб говорил — новая душа. Вот эту новую душу они и ощутили в себе. Чувство горячей признательности наполнило сердца. Люди мысленно обратились к Хамиду Сараджу со словами благодарности.