Большой дом. Пожар

— Это правда! — сказал Ба Дедуш, заинтересованный, и стал вдруг рассматривать свои руки.

Не отрывая глаз от старика, Бен-Юб согласился:

— Возможно, это и правда. Ну и что же?

— Вот именно! — сказал Ба Дедуш, не поднимая головы.

— Это признак, понимаете… — Бен-Юб пристально смотрел на феллахов. — Признак того, что в нашей жизни есть что-то нездоровое. Да, я так думаю… Не знаю, как объяснить, но я так думаю. Что чувствуют люди, когда признают себя побежденными, когда считают, что все потеряно? Им все становится противно… Мне кажется, суть в этом. И вот почему мы так жалки. Это понятно! Но кто сказал, что все потеряно?

Хамид взглянул на крестьянина, и тот умолк.

Бен-Юб стал смотреть на унылые поля, зажатые между скалами. Они были олицетворением Алжира, его воплощением, его действительностью. Что до богатых, плодородных земель, усталых от плодоношения, — земель колонистов, — глаза Бен-Юба видели их как бы во сне. В эту минуту его взгляд был задумчивым и далеким, почти трогательным.

— Мы смотрим на себя со стороны, — продолжал крестьянин. — И говорим: вот каков наш народ. Не правда ли? Ведь так мы говорим? — Он невольно рассмеялся. Остальные закивали, ожидая, что он еще скажет. — Я как раз думаю об одном мелком земледельце — о Кара. Мне кажется иногда, что мы жалкие люди. Если бы мы не были такими, разве мы сказали бы: вот каков наш народ, — указывая лишь на одного человека, на Кара? Разве мы сказали бы так? А всех остальных — тех, что не похожи на Кара, мы, значит, ни во что не ставим?

Бен-Юб проговорил с силой:

— Нет такого места на свете, где к таким прохвостам хуже относились бы, чем у нас. Конечно, их много… — Феллахи были рассержены и опечалены; их охватила тревога. Но Бен-Юб добавил: — Раз к ним плохо относятся у нас и даже хуже, чем повсюду… Раз им отравляют жизнь, так почему же мы говорим о себе: мы жалкие люди?..

Конечно, эти слова были сказаны на благо всем присутствующим. Но они пробудили в их сердцах глубокую печаль и глухую ярость. Феллахи смотрели на него, и в их глазах пылал гнев.

Затем крестьянин стал рассказывать о себе. Он родился в Тлемсене, где родились также его отец, дед, прадед… Можно было проследить за их родом до самых отдаленных времен, как и за историческим прошлым Тлемсена. Все эти кулуглы возделывали благодатную почву долин; когда-то их владения под солнцем занимали огромные пространства. А он, Бен-Юб, дошел до того, что обрабатывает клочок земли, вот именно, клочок земли в Верхнем Бни-Бублене. Он стал земледельцем, хотя и родился в Тлемсене, хотя и был тлемсенцем. Ладно. Он все же жил в Верхнем Бни-Бублене между горой Аттар и дорогой в Себду. Он владел, так сказать, ничтожным участком и был отцом трех взрослых сыновей. Видя их на своей земле, Бен-Юб чувствовал, несмотря ни на что, прилив гордости. Тогда, по его словам, он казался себе королем: такая гордость переполняла его сердце. Он называл своих мальчиков то цветками, то львами. Однако всего этого, пожалуй, недостаточно. Мало считать себя королем, ступая по собственной земле, и иметь трех сыновей, похожих на три цветка или на трех львов. Ибо он чувствовал в душе какую-то грусть, и даже не грусть, а появление чего-то нового. Он был, кроме того, недоволен и разочарован. Ему сдавалось, что он не такой, как все остальные земледельцы Верхнего Бни-Бублена. И он дорого бы дал, чтобы жить в большем мире со своей душой.

— Мне кажется, что я никогда не буду в ладу со своей душой, — сказал он и замолчал. Затем прибавил: — Этот разлад еще увеличился с тех пор, как я стал наблюдать за поступками Кара. Мне кажется, что с этого дня моя душа не знает покоя.

— О да, господин, — сказал Ба Дедуш.

Бен-Юб оглядел его с головы до ног, посмотрел на его руки и огромные косматые брови.

— Я думаю, вы правы, — вновь подтвердил старый феллах.

Бен-Юб заговорил о другом. Ему хотелось, чтобы новая душа повелела людям приступить к новым, важным и достойным удивления делам, отказавшись от прежних, слишком привычных занятий. Он требовал, чтобы к этому времени у него самого и у других появилась новая душа и высокие цели. Если люди жалки, так это именно потому, что им не хватает новой души и великих дел. Мир только и жаждет одного — великих дел. Не удивительно поэтому, что у него, Бен-Юба, душа исполнена грусти: он не занят ни одним из тех дел, что преобразуют мир. Великих дел и новой души — вот чего ему недостает, — заключил он.

— В мире слишком много несправедливостей, — тотчас же заговорил опять крестьянин из Верхнего Бни-Бублена. — И как он оскорблен, боже великий! Братья, братья, я страдаю от этого!

— Словом, ты упрекаешь людей в том, что они не умеют жить. — К такому заключению пришел Слиман Мескин.

— Ты прав, — ответил Бен-Юб.

— Но прежде чем твои братья научатся жить, надо, чтобы они могли жить. Как ты думаешь?

— Ты опять сказал правду.

— А разве мы живем? Да и другие тоже. Все те, кого мы знаем и кого не знаем, те, кто составляет большинство?

— Разве мы вольны жить, как хотим?

— Нет, не вольны.

— В таком случае и говорить не о чем.