Большой дом. Пожар

— Вы не учитель? — спросил старый феллах у Бен-Юба, с которым они шли вместе по окончании собрания.

— Учитель? Я? — воскликнул тот.

— Заметьте, можно быть земледельцем и вместе с тем учителем, — сказал Ба Дедуш. — Не правда ли? — продолжал он, стараясь убедить собеседника.

Бен-Юб отрывисто рассмеялся, словно сухие ветки затрещали на огне. Его зоркие глаза весело блестели.

— Тут нечего смеяться! — сказал, повернувшись к нему, Ба Дедуш, старейший.

И снова Бен-Юб стал говорить о себе.

Он опять рассказал, что родился в Тлемсене, как и все его предки; стал говорить о своей земле в Верхнем Бни-Бублене, о своих трех прекрасных сыновьях, одновременно похожих на цветы и на львов, и о самом себе. На этот раз он громко смеялся, повторяя все это. Обходя свой участок, он едва ли не чувствует себя великим и гордым, хотя он и не в ладах со своей душой, говорил Бен-Юб, заливаясь смехом. И, продолжая смеяться, он прибавил, что людям нужна новая совесть.

— Да, я так полагаю! — сказал он как бы в раздумье. Затем стал рассуждать о жизни вообще.

— Нас уже не удовлетворяют наши обязанности… — уверял Бен-Юб. — Я думаю… я считаю, что наше существование потеряло смысл. Мы только и знаем, что свои прежние обязанности!

— Вы и в самом деле не учитель? — продолжал добиваться Ба Дедуш.

И как бы ожидая, что ответ облегчит его тайную боль, Ба Дедуш умолк. Он замкнулся в себе с угрюмой покорностью старого пса. Рассматривая свои большие руки, он сказал с мольбой, так ему хотелось, повидимому, получить утвердительный ответ:

— Если вы действительно учитель, почему бы вам и не сказать об этом?

— Разве у меня вид учителя? Я не неуч, могу прочесть письмо, но я не учитель. Когда я был мальчишкой, то учился в мусульманской школе, но… право же, я не учитель.

XI

Пылающее августовское солнце воздвигало со всех сторон шаткие огненные стены, и казалось, сама жизнь остановилась перед этими преградами. Зной ударял тяжелым крылом, а от белесого полуденного света, от бесконечного мелькания красных бликов было больно глазам.

Омар ждал добрых пять минут. Он стоял неподвижно, всецело поглощенный какой-то мыслью. Его детское лицо, чуть-чуть припухшее, точно со сна, было нахмурено. Брызги солнца проникали сквозь густую листву фиговых деревьев, которые жались друг к другу посреди поля, образуя свод над ручьем.

Вокруг тяжело дышали раскаленные поля. На горизонте они упирались в бледные силуэты гор.

Омар никак не мог очнуться от своего раздумья. Вдруг нить его размышлений оборвалась; однако он продолжал равнодушно ждать. Нет, думать бесполезно. Но он и сам в точности не знал, почему стоит в нерешительности. Поверхность воды у его ног исчезла в игре отражений; но как только ветерок пробегал по деревьям, в глубине ее начиналась бурная пляска, а вокруг распространялся терпкий аромат от горького сока фиговых деревьев.

Мальчик не мог оторвать глаз от Зхур, которая стояла посреди источника, приподняв платье, и свободной рукой мыла себе ноги. Она нагнулась и не желала замечать Омара, застывшего среди недвижных деревьев, да и ничего, казалось, не видела — ни воды, ни песчаного дна, ни гальки. Икры у девушки, когда она сгибалась, напрягались; выше колен, к бедрам, кожа была светлее.

На ногах у Омара были парусиновые туфли, к которым присохла грязь; большой палец продырявил ткань и вылез наружу, а пенька, из которой была сплетена подошва, растрепалась. Мальчугану было не более одиннадцати лет, но его большое, не по возрасту, тело, видимо, стесняло его. Ворот разорванной рубашки открывал гибкую упругую шею.

Как странно: Зхур, отводя глаза от земли, видела в воде грубое подобие своей фигуры в сильно уменьшенном виде. Ее ноги были погружены в воду выше лодыжки и походили на толстые обрубки, они казались более белыми, чем в действительности. Хотя глаза девушки смеялись, ее четко очерченное лицо оставалось невозмутимым. Ступнями она сильно опиралась о дно, и песчинки прилипли к коже, как крошечные пиявки. Зхур пристально смотрела в зеркало воды, как бы стараясь различить в нем что-то еще, кроме своих ног и бедер. Наклонившись, она видела позади себя только отражение своего выпуклого зада, а впереди — отражение слегка покрасневшего от прилива крови лица и выдававшихся вперед коленок.

— Омар, — сказала она спокойно, не меняя позы.

Она пыталась снизу взглянуть на мальчика, который стоял позади нее, между тонких, кривых стволов.

— Омар, — повторила она и громко шмыгнула носом. — Что ты высматриваешь? Ты уже с четверть часа, как торчишь здесь. — Она опять шмыгнула носом. — Уходи-ка!

Зхур выпрямилась, и волосы спутанными прядями упали ей на лицо. Прижимая к бедрам смятые полы своей туники, она повернула голову к мальчику, которого снедало любопытство. В глубине глаз молодой девушки зажглась искорка смеха, который вот-вот зазвенит весело, неодолимо.

— Я тебе что сказала? Уходи! Чего ты здесь торчишь? Уходи, дуралей! Можно подумать, что ты заснул под деревьями.

Лицо мальчика вытянулось. Он стоял, не шевелясь, среди спутанных, как лианы, ветвей и молодых белых стволов; но вид у него был далеко не сонный, нет.