Большой дом. Пожар

Не феллахи зажгли этот пожар. Если здесь, в деревне, что-нибудь происходило, никто не стыдился сказать правду. Властям, конечно, ее не говорили. Ни один из жителей деревни не согласился бы выступить даже свидетелем в каком-нибудь деле: каждый раз, когда агенты полиции пытались навести справки о крестьянах, все отговаривались незнанием; полицейские видели вокруг себя лишь непроницаемые лица. Но у крестьян не было недоверия друг к другу. Они предпочитали говорить все без утайки — так было лучше. И если даже вся округа знала что-нибудь, до ушей полиции ничего не доходило.

Зачем же Кара сказал ей?..

Мама этого не понимала. А он продолжал все взваливать на феллахов. Говорят, поклеп может принести вред нашим братьям, но тот, кто его сделал, несет на плече горящую головню.

Мама начинала думать о своем муже с отвращением.

XVIII

Обитатели Большого дома постепенно привыкли к тому, что идет война; время летело, а все то страшное, чего они опасались, не произошло. Их близкие воевали где-то в далекой стране и порой жертвовали там жизнью. Но люди не знали, что думать о таинственной угрозе, нависшей над ними.

Однако ничего особенного не случилось; жизнь шла своим чередом. Проходили месяцы без особых тревог и волнений.

Все понемногу налаживалось. Что ни день, уходили мужчины; не мало их покинуло город. Их отъезд на некоторое время нарушал установившееся равновесие; затем они исчезали, без следа, поглощенные неведомым. Продолжалась та же жизнь. Еще прошли месяцы… Это была странная война. Но незаметно надвигалась гроза; она шла издалека и неизвестно, что несла с собой: приближался девятый вал, который, быть может, все сметет на своем пути. Пока что люди наблюдали смешное и жалкое зрелище — мобилизованных мужчин. Это были какие-то ряженые — то ли солдаты, то ли бродяги; на ногах у них были стоптанные башмаки; среди зимы они носили летние мундиры. Спали они на соломе где-то на новом стадионе; многих пришлось отправить в госпиталь с воспалением легких. Они вели самую несуразную жизнь и не понимали, чего от них хотят.

Омар целыми днями бродил по городу. Это были пустые и в то же время занятые дни. Во всяком случае — долгие дни. Дни сверкающие и знойные. И над всем — одна и та же вечная забота: как достать хлеба? Неясные мысли и чувства, волновавшие Омара, можно было бы выразить так: я голоден, всегда голоден, я никогда не ел досыта. Его неизменно преследовал вопрос: будет ли что поесть сейчас и завтра? А ответа на этот вопрос, конечно, не было. Трудно представить себе чувство, которое вызывала в нем эта вечная неуверенность. Какое чудо могло его спасти?

Солнце сжигало город, и он весь горел, как раскаленное железо. Омар часто встречал крестьянок, испускавших жалобные вопли. Они садились в кружок поблизости от стадиона: там заседала призывная комиссия, в которой их мужья и сыновья подвергались освидетельствованию. Мрачное зрелище, ставшее привычным в те времена.

Как бы то ни было, каникулы подходили к концу. Омар предупредил мать, что скоро начнутся занятия в школе: ему нужна чистая одежда, книги… Подобное заявление всегда было прологом к ссоре между ним и Айни.

— Хватит с меня этой школы! — восклицала она. — Ха-хай! Ты хочешь стать министром?

Приближалось самое чудесное время года. Мрачная и суровая тлемсенская зима, жгучая, как лед, наступала только в конце января и даже немного позже. А пока будто яркое пламя перебрасывалось с дерева на дерево; и каждое напоминало колышущийся факел. Даже старые камни города отливали красным. Затем, поглощенный собственным жаром, зной спадал. Все очищалось в этом пламени, и теперь в ясном, мягком воздухе четко вырисовывалась каждая деталь, все сияло нежным, спокойным светом.

XIX

Добрые люди, иногда даже не известные, оказывали помощь Айни. Ее муж умер так давно… Теперь она принимала эту помощь без горечи, скорее с благодарностью. На день-два это облегчало ее положение…

Но надо было жить каждый день — и каждый день есть. Нелегкое дело! Айни тянула лямку, но она по опыту знала, как мало приносит ей работа.

Получив в конце недели деньги, она показывала их детям. Пусть видят, сколько ей заплачено за труд. Немного это было. Дети знали, во что оцениваются силы матери, ее здоровье, ее жизнь…

— Что, мало? — спрашивала она. — А ведь работаешь так, что последние силы уходят… Вот что получаешь, и ни гроша больше, — прибавляла она.

Дети смотрели на деньги, потом на мать. Они не говорили ни слова.

— Вы видите, — продолжала Айни, — что от этих денег толку мало. Если купить хлеба, не останется на масло, если купить масла, не хватит денег на овощи, если купить овощей, то о кофе и мечтать нельзя. Вот она какова, наша жизнь. Теперь вы сами видите.

Дети, только что шумно просившие мать, чтобы она показала им полученные монеты, теперь не желали на них смотреть. Они опускали глаза. Какими радостными криками они встретили мать. Как весело они приветствовали ее, как отрадно было видеть ее… А теперь они чувствовали себя усталыми и отворачивались, не зная, что делать.

Айни, как обычно, завязала эти деньги в уголок своего бумажного платка.