Большой космос (сборник)

Он мог за вечер привести с десяток наиболее популярных гипотез образования Луны, а потом, походя, опровергнуть их за одну за другой. Или много часов кряду рассуждать о проблемах сингулярности и процессах, протекавших в первые секунды существования Вселенной. Случалось, что вскользь брошенные Ричи-Ричи фразы становились предметом научных статей его учеников, а иногда и темами диссертаций. На такие вещи профессор не обижался, только незлобно ворчал, мол, столь очевидные истины не должны быть предметом внимания настоящих учёных. Только одну тему Ричи-Ричи почти никогда не затрагивал. Он не касался гелиофизики.

Единственный раз я слышал из уст профессора рассуждения о Солнце в поселковом клубе на день космонавтики, куда делегацию обсерватории пригласили местные власти. На праздник пришли школьники, через одного романтики, грезившие звёздами. Девочка с растрёпанными косичками спросила учёных мужей, как далеко от Земли расположена ближайшая звезда и как она называется. Я взял микрофон и стал рассказывать, что самая близкая звезда – Проксима Центавра, она удалена от Солнечной системы примерно на 1,3 парсека, и при нынешнем развитии космических технологий её вполне можно исследовать автоматическими зондами. Ричи-Ричи тогда оборвал меня на середине фразы, бесцеремонно пихнув локтем в бок, отобрал микрофон и заявил, что хочет поправить молодого коллегу. Он заявил, что ближайшая от нас звезда расположена всего в восьми с третью световых минутах от Земли, называется она Солнце и как следует исследовать её при нынешнем развитии технологий не получается и вряд ли получится в ближайшую тысячу лет. А потом он за полчаса разложил по полочкам все научные теории о Солнце, коснулся фраунгоферовых линий, затронул вызванную конвекционными процессами грануляцию в фотосфере, объяснил, почему корона и хромосфера горячее фотосферы, перешёл к магнитным полям, коротко объяснив, что Солнце полностью состоит из намагниченной плазмы, а факелы и пятна в фотосфере, флоккулы в хромосфере и протуберанцы в короне – всего лишь следствие этой намагниченности. Не знаю, что из его объяснений поняли дети, я сам с трудом следил за ходом мысли профессора. И в тот самый момент, когда выкладки Ричи-Ричи стали вроде бы складываться в моей голове в нечто, что впоследствии могло бы стать красивой гипотезой, профессор очаровательно улыбнулся и объяснил детям, что всё, о чём он рассказывал – всего лишь результат наблюдений, красивое описание, не имеющее за собой никакой более-менее приемлемой теории.

После этого я всерьёз увлёкся гелиофизикой, но Ричи-Ричи наотрез отказывался развивать тему, а профильные статьи в научных изданиях были далеки от прозрачности объяснений профессора. А потом все мои мысли оказались заняты совсем другим.

Марина приехала в Крым осенью, в золотой сезон, когда спадает жара и днём можно выходить на улицу без головного убора, не опасаясь теплового удара. Она окончила медицинский вуз где-то в центральной России, по-моему, в Твери, и прибыла на замену доктору со смешной фамилией Семецкий, который ещё месяц назад скончался от старости. Медкабинет занимал маленькую каморку около самой лестницы, именно там я впервые увидел Марину. Её сложно назвать девушкой модельной внешности – вряд ли она смогла бы органично смотреться на подиуме, но она была красива, той красотой, какая ещё встречается в российской глубинке. Высокая, курносая с пронзительным взглядом и потрясающей воображение улыбкой – она моментально покорила моё сердце.

– Привет, – выдавил я, зайдя в святилище медицины при обсерватории, и назвал своё имя.

– Марина, – представилась она и улыбнулась. – Ты что-то хотел?

Я начал сбивчиво рассказывать про лёгкие покалывания в области сердца, подспудно понимая, что с появлением Марины мне обеспечена весьма серьёзная сердечная боль, лечить которую современная медицина ещё не умеет. Через пять минут я покинул медкабинет с пузырьком корвалола в руке и мыслями, крутящимися вокруг нового доктора. Я должен был завоевать её расположение, во что бы то ни стало. Ночью я вывел из гаража свою шестёрку и поехал в Бахчисарай, за цветами. А утром ввалился в медкабинет с большой охапкой тюльпанов.

– Здесь так принято выражать симпатию? – Марина взяла у меня цветы и воткнула их в керамическую вазу.

– И не только здесь, – сообщил я. – Вот уже несколько тысячелетий сильные мужчины дарят цветы красивым женщинам.

– Мне больше нравятся умные мужчины, – хмыкнула она, но раз уж назвался сильным – придётся использовать тебя в качестве грубой рабочей силы. Не против?

Я не возражал, мы отправились в посёлок, и следующие несколько часов мне пришлось выносить старую мебель из бывшей квартиры Семецкого. Когда рухлядь заняла своё место на свалке, мы поели рассыпчатой картошки со сливочным маслом и солёными огурцами. Потом сели пить чай, вкусный – с ароматом мяты и земляники.

– Ты всем новым женщинам цветы даришь? – невзначай спросила Марина, хитро прищурившись.

– Нет, только тебе, – легко ответил я. – Как-нибудь расскажу, что почувствовал, когда тебя увидел.