Большой круг

Много дней – почти сплошь – стояла беспробудная серость, но по вечерам на землю иногда падал холодный, ясный желтый свет, наводя непереносимую резкость на каждый камень, каждую плиту, каждый колпак над дымовой трубой. Один из знакомых Баркли заметил, что город похож на поношенный смокинг. Сравнение не показалось Мэриен удачным. Да, Эдинбург одновременно элегантен и потрепан, но слишком прочный, слишком древний, чтобы его сравнивать с одеждой, слишком тесаный, тяжелый. Миссула в сравнении с ним казалась индейским лагерем, который можно свернуть, забросить за спину и унести.

Уходя по делам, Баркли часто оставлял ее на день одну. К своему стыду, Мэриен обнаружила, что она вовсе не такой отважный путешественник, каким себя считала. Она боялась любопытных взглядов, боялась совершить какое-нибудь фо па, не понять шотландский и в основном, ни с кем не заговаривая, бродила по улицам или читала в гостиничной библиотеке. Без Баркли она робела, но с ним чувствовала себя задавленной, как в толпе. Чем и когда им заниматься, решал он. Он заказывал блюда в ресторанах, не спрашивая, чего ей хочется. Они отправились в горы, в холодный дом на краю черного озера, навестить его друзей, и за длинным, освещенным свечами столом в пещерообразной комнате, где рогами ощетинились стены, Баркли стал своим незнакомым двойником. Он свободно чувствовал себя в строгой одежде, оказался способен любезно болтать про охоту и земельные права. Переменчивость сбивала Мэриен с толку. Кто же он, этот человек? С самой свадьбы ей было холодно, как кролику в тени ястреба, она не знала, как быть, раздираемая ненавистью из-за Уоллеса и желанием любить из-за себя.

Как-то утром, проведя почти полчаса за изучением расписания поездов на вокзале Уэверли и собравшись с духом, она одна села на поезд и поехала в Глазго. Если Эдинбург – поношенный смокинг, то Глазго – смокинг, изгвазданный трубочистом. Она шла по берегу Клайда, пытаясь отыскать верфь, где строили «Джозефину», но день выдался холодный, туманный, а она не знала, куда идти. Бедные кварталы у воды, людские глаза, подолгу смотревшие на ее красивое манто, блестящую сумочку, произвели на нее жутковатое впечатление. В старой одежде она бы не дрогнула, однако норка, сумочка, изящные, щелкающие каблучками туфельки кричали о ее богатстве и беспомощности.

На обратном пути Мэриен смаргивала слезы горечи. Вот она, далеко от Миссулы, наконец-то в настоящем путешествии, и тем не менее как никогда ограничена в своих возможностях. Массив Британии на юге, еще больший массив Европы под ним – так близко, всего за горизонтом. А она вообще никуда не может поехать.