Большой круг

После отъезда Калеба Мэриен впервые чувствует себя на Аляске одинокой. Сооруженное ею кольцо вокруг необитаемого пространства начинает казаться не столько защитой, оградой, сколько обнимает выжженную землю. По ночам, лежа без сна, она думает о Калебе, иногда о Баркли, о том, каким он был, прежде чем изменился. (Перемена – так она называет то, что он вырвал из ее тела маточное кольцо.) Она касается себя, думая о Баркли чаще, чем о Калебе, а потом ей стыдно, неприятно.

В порядке эксперимента она идет в постель с одним мужчиной, затем еще с несколькими, с теми, с кем, как она надеется, ей вряд ли придется столкнуться, или от кого, если надо, она точно сумеет улизнуть: никаких летчиков, никаких шахтеров или жителей Валдиза. Шлюпочник из Сьюарда, газетчик из Анкориджа, канадский геолог – они приходят и уходят. На Аляске слишком много мужчин. Каждая встреча дает ей небольшую подборку образов, которые она, как землю на гроб, наваливает на воспоминания о Баркли: искаженное и незащищенное от сосредоточенности лицо незнакомца, руки держат ее за бедра, какое-то бормотание. Она размышляет, какие воспоминания они забирают у нее, а какие подсовывают в одинокие часы.

Наконец пишет Джейми.

Дорогая Мэриен!

Я знаю, Калеб передал тебе печальные новости. Прости, я молчал. Мы хранили долгое молчание, и нарушить его оказалось слишком трудно. С похорон Уоллеса я хандрю – хандрее хандры, охвостье сумерек. Отчасти это простое горе, но мне кажется, я скорблю по прошлому. Я рассказал Уоллесу о твоих полетах на Аляске, и он совершенно не удивился, хотя, признаться, вообще был несколько заторможенный. Я попытался броситься обратно в рисование – моя единственная компания, с тех пор как я оставил Ванкувер, – и обнаружил, что пишу воспоминания о картинах Уоллеса, пейзажи, которые не видел много лет и помню очень смутно, стараясь воспроизвести их и таким образом поймать какой-то смысл в искажении времени.

Из ответа Мэриен: «Это было слишком долгое молчание. Теперь давай попробуем не заполнить все, что пропустили, а заново продолжить с настоящего».

В июле Амелия Эрхарт и ее штурман Фред Нунан, приблизившись к завершению попытки стать первыми, кто полностью облетит Землю, большой экваториальный круг в двадцать пять тысяч миль, поднимаются в воздух с Лаэ в Папуа – Новой Гвинее – и держат курс на остров Хауленд, пятачок земли в двух с половиной тысячах миль. Они так и не прилетают туда. Десятилетиями будут верить, что Амелия жива, что за последним сеансом радиосвязи последовала какая-то сложная череда событий. Но почти наверняка у нее кончилось топливо, она упала в океан и погибла.

* * *

В январе 1938 года над Европой пульсирует фантастический восход. Сначала зеленое сияние на горизонте, затем кто-то соединяет звезды перьевой ручкой, проступают красные кровавые чернила, образуя поверх алого биения арки из распускающихся и исчезающих оранжевых перьев. Наверное, Лондон горит, говорят люди, смотря на небо. Пожарных в Альпах посылают расправляться с мерцающими отражениями на снегу. По всему континенту люди звонят в местные отделения полиции и спрашивают: «Это война? Пожар?» Пока нет. Солнечная буря. Заряженные частицы Солнца сталкиваются с газовыми молекулами атмосферы. Толпы в Голландии, ожидающие рождения ребенка принцессы, приветствуют небесное знамение как добрый знак. По ту сторону Атлантики, на Бермудах, красные полосы объясняют пожаром на корабле в море.

Джейми в Канаде и тоже считает явление знамением. Он сделает то, что задумал. На снегу аккуратным конусом сложит шесть месяцев работы из своих картин памяти картин Уоллеса, сбрызнет керосином и бросит спичку. Холсты пузырятся, покрываются волдырями; дыр с черными краями становится больше, они разымают холсты. Тыкая в пламя палкой, Джейми испытывает страшную жалость и вместе с тем облегчение. Картины обозначили половину пройденного пути. Ему нужно было их написать, но только для того, чтобы пережить их гибель.