Большой круг

– Я должен спросить вас, – приподнявшись на цыпочки, пытаясь поймать взгляд Джейми, продолжал человек, – как вы развили вашу технику углов, создающих пространство? Хотя скорее это стиль. Ощущение, что все сворачивается? Эффект невероятно оригинален, я заинтригован! Вам случайно пришло в голову?

– Оригами, – коротко ответил Джейми.

Он допил шампанское и поставил бокал на поднос, высоко поднятый проходящим официантом.

– Что?

– Оригами. Японское искусство складывания фигурок из бумаги.

– Правда? Да, правда! Такие маленькие птички и лягушки. Фантастика. Я бы никогда не провел связь, но понимаю. Конечно! Скажите, вы бывали на Востоке?

Сара расправила плечи, повернулась налево, сделала несколько шагов и встала перед картиной Джейми.

Серые море и небо можно было отличить друг от друга только по характеру мазков; острые углы передавали высокие волны облаков, ритмичную геометрию течений и вздымающейся воды. Масса на переднем плане напоминала стог сена – знаменитая базальтовая формация в Кэннон Биче. Ее по контрасту с небом и океаном Джейми изобразил плоским монолитом, черной пустотой. На фоне черноты неподвижно стояла Сара.

– Мистер Грейвз? – окликнул херувим.

Тело Джейми распалось на бурно булькающие пузырьки. Во рту пересохло.

– Простите, – прошептал он, улизнув от херувима, как раз когда Сара отвернулась от его картины.

Что выражало ее лицо? Джейми постарался запечатлеть его в памяти для позднейшего обдумывания: щеки вспыхнули; широко раскрытые, выразительные глаза увлажнились; он не заметил в них ни явного признания, ни откровенного недовольства, но картина очевидно произвела впечатление. Увидев Джейми, Сара испугалась, окаменела. Румянец стал еще ярче, быстро спустившись к шее, к декольте. Прижав руку к груди, она робко улыбнулась дрожащими губами.

В смятении он подошел к ней, оттягивая манжеты и проклиная себя за то, что из гордости не купил смокинг. Джейми воображал, ему плевать на внешний вид, он, мол, не собирается строить из себя толстосума (хотя нищенство было позади), и вот теперь возмездие настигло его – он предстал перед ней пугалом. Джейми бросился поцеловать ее в щеку.

– Сара.

Больше он ничего не посмел сказать. Представляя себе их встречу, он не учел адреналин, трясущиеся колени, дрожащие пальцы. Джейми засунул руки в карманы.

– Я думала, приедешь ли ты. – Сара поднесла руку к горлу. – Я так волнуюсь. Почему? Мы ведь старые друзья.

Обрадовавшись ее признанию, обидевшись на слово «друзья», Джейми сказал:

– В общем-то, старые возлюбленные.

– Мы были детьми. – Сара рассмеялась, однако выделила голосом «детей» и, не дав ему ответить, быстро продолжила: – Не могу поверить. Читаю твое имя под в самом деле невероятными (правда, Джейми) картинами – не только эта, остальные тоже – и все еще вижу перед собой мальчика. – Толпа плотно стиснула их, и ее едва не прижало к его груди. В Джейми ожили все чувства. Сара быстро, чуть не украдкой схватила его руку. – Я пыталась представить тебя взрослого, но у меня не получалось, а теперь, когда вижу, ты точно такой, каким только и мог стать.

Он рассматривал ее.

– Я тебя понимаю. Ты изменилась, но не изменилась.

На длинном лице резче, чем раньше, выступили скулы, и тем не менее от ее взрослого облика тоже не уйти. Длинные затеняющие взгляд ресницы, которые у подростка создавали ощущение робости, скромности, зачернила тушь, но, когда Сара подняла на него глаза, Джейми с неприятным чувством увидел не свойственную ей прежде неискренность. Она указала на картину:

– Смотрю и испытываю гордость. Не имею никакого права и тем не менее.

– Мне… – Джейми посмотрел на холст и осекся. – Не то, чего мне хотелось, но спасибо. Правда заключается в том, что, если бы не то лето, я бы никогда не стал художником.

– Неправда.

– Правда.

– Нет. Ты родился художником. И чтобы стать им, тебе не был нужен никакой глупый романчик.

Недовольство Джейми после слов «глупый романчик» компенсировала жадность ее взгляда. Кажется, Сара тоже пыталась его запомнить.

– Не только, – сказал он. – До тех пор меня никто не поддерживал. Ты дала мне ощущение возможности. И не одна ты. И твоя мать, отец, хоть и… – Он помедлил, затем торопливо договорил: – И общение с искусством. Оно стало образованием, началом.

Ему стало трудно дышать, так его удивила собственная серьезность. Сара просияла:

– Ну, тогда стоило сердечной боли.

Тут от толпы отделился человек и, приблизившись к ним, обнял Сару за талию, поцеловал ее в висок, потом отстранился и положил ей руку на лоб:

– Ты вся горишь. Ты хорошо себя чувствуешь?

Она взволнованно отпрянула, потом, извинившись взглядом, вернулась и прижалась к человеку плечом.

– Да, только жарко.

– Тебе надо на свежий воздух. Простите, добрый день.

Незнакомец протянул руку Джейми. Когда тот пожимал ее, ему показалось, что он еще чувствует влажную кожу Сары. «Чья сердечная боль? – хотел он спросить у нее. – Твоя? Что ты имеешь в виду?» Мужчина представился:

– Льюис Скотт. Я вам помешал. Меня сбила забота о любимой жене.

– Льюис, Джейми Грейвз, – сказала Сара. – Художник и мой старый друг. Джейми, мой муж, Льюис.