Большой путь

Увидав любимую клумбу в таком виде, словно по ней прогулялся целый табун коз, художник рассвирепел и назвал Петьку варваром. Петька очень обиделся, хотя и не знал, что такое — «варвар». Дома он достал с полки словарь, отыскал это слово и, узнав его значение, обиделся еще больше. Они поссорились и даже перестали ходить вместе на Днепр удить рыбу.

И вот теперь, покидая город, Василий Павлович решил нарисовать подсолнухи — светлый уголок родины.

Пока он занимался этим делом, Петька стоял на улице, у ворот дома, и смотрел на отступающие части. По булыжной мостовой, дробя ее гусеницами, шли танки. На их броне сидели бойцы с серыми от пыли лицами. Пыль висела над городом сплошным туманом; солнце сквозь нее казалось мутным, расплывчатым пятном.

Кто-то подошел незаметно сбоку, обнял Петьку за плечи. Он вздрогнул и поднял глаза. Рядом стоял отец, вернувшийся почему-то в неурочное время с дежурства на электростанции. Он был небрит, пропылен, на его сутулой спине рубашка взмокла от пота. Лицо, как и у отступавших бойцов, было серое, усталое.

— Отступают наши, папка, — сказал Петька, и голос его дрогнул.

— Отступают… — повторил отец. — Мама дома?

— Дома.

— А Василий Павлович?

— Не знаю.

Отец помолчал, потом сказал очень тихо:

— Сегодня вечером вы все уезжаете, эшелон готов.

— А ты? — быстро спросил Петька.

— Я? Я… пока остаюсь на электростанции… Приказано ничего не оставлять врагу… Ну, ладно! Шагай-ка домой, живо!

Петька побежал впереди отца, но на высоком крыльце остановился, подождал. В кухню они вошли рядом — большой, сутуловатый, с проседью в густых волосах и маленький, босой, в белой рубашке, заправленной в синие трусики…

…Последние приготовления оказались недолгими, и до вечера решительно нечего было делать. Петька походил по комнатам, заглянул в чулан, в сарай. В сарае стояла большая бутыль из-под керосина.

«Приказано ничего не оставлять врагу…» — вспомнил Петька. Взял топор, треснул изо всей силы обухом по бутыли, а топор закопал в кучу щепного мусора — пусть попробуют найти!

Он поискал, нельзя ли еще что-нибудь уничтожить или надежно припрятать, но в пыльном сарае лежали только кучи щепок, да бересты. Тогда Петька вышел в огород.

Полуденный ветер раскачивал подсолнухи, они терлись друг о друга, сухо шелестя. Петька с минуту постоял, сосредоточенно думая о чем-то, потом стремглав побежал к дому.

Василий Павлович тем временем продолжал писать свою картину. Он торопился закончить ее, пока солнце светило ему в спину. Как только оно перевалит на другую сторону неба, все вокруг неуловимо изменится — удлиненные тени лягут там, где раньше был свет, а там, где были тени, пройдут полосы света.

И вдруг Василий Павлович увидел, как чаща подсолнухов заколебалась, и золотые короны одна за другой стали падать на землю. Не выпуская из рук кисти, он привстал, удивленный и рассерженный. Подбородок его отвис, брови взлетели вверх. Он увидел Петьку, который, вломившись в чащу подсолнухов, с воинственными криками махал саблей, сделанной им из старого обруча, и подсолнухи покорно никли под ударами.

— Петя, — простонал Василий Павлович, — что вы делаете!?

На месте подсолнухов торчали лишь косо срезанные стебли с уцелевшими кое-где листьями. Петька остановился и, переводя дыхание, смотрел на художника, а тот с жалкой гримасой на худом лице только повторял:

— Петя, Петя… Зачем же?

— Но ведь — приказано ничего не оставлять врагу, — сказал мальчик.

Василий Павлович продолжал укоризненно качать головой и приговаривать:

— Нельзя так, нельзя.

— Ничего вы не понимаете! — гневно крикнул Петька. — Мы уезжаем все… вечером… Нельзя ничего оставлять…

Из глаз его закапали слезы, и, чтобы скрыть их, он круто повернулся и побежал к дому. Художник оторопело смотрел ему вслед. Потом, словно очнувшись, крикнул с запоздалой поспешностью:

— Петя, вернись! — Помолчал и добавил тише: — Иди сюда, Петя! Я понял… Я все отлично понял.

Он суетливо стал собирать свои кисти, краски, мольберт, продолжая тихо говорить сам с собою:

— Конечно, правильно… ничего не оставлять… Это очень правильно!

А солнце медленно переваливалось на другую сторону неба — близился вечер.

Рассказы охотника

Землянка

Моя весенняя охота на селезней начинается с того, что я долго еду на лодке полой водой, пробираясь через кусты из озера в озеро, из дола в дол. Путь этот тяжел, долог и даже опасен, особенно когда напористый весенний ветер гонит волну. На широких плесах она довольно крепка и легко захлестывает лодку. Но иного пути к моему любимому месту нет. Приходится пренебрегать всеми невзгодами, лишь бы добраться до него.

Привлекает оно меня не только хорошей охотой, но еще и возможностью хорошо отдохнуть после нее. Весенняя погода капризна. Всяких неприятностей можно ожидать от нее и заморозка, и жестокого ветра, и дождя, и снега. А мне все не беда! Меня надежно укрывает от непогоды прочная теплая землянка.