Большой путь

До сих пор отчетливо помню, какое чувство я испытал, когда взлетела первая утка. Я испугался. Это был самый неподдельный испуг. Когда с криком, с хлопаньем крыльев утка выдралась из кочкарника почти у самых моих ног, я вздрогнул, отшатнулся и даже не сделал попытки вскинуть ружье. В ту же минуту сзади меня грохнул выстрел, утка, свесив голову и вразнобой махая крыльями, ткнулась в кусты. Я оглянулся — дядя Коля спокойно открывал дымящееся ружье, чтобы вложить новый патрон. Я не подал виду, что растерялся, и решил быть таким же спокойным и выдержанным, как дядя Коля. Но, когда подобрав убитую утку, мы двинулись дальше по болоту, у меня заранее дрожали руки.

Вот опять кряканье, хлопанье крыльев — утка тяжело поднимается на крыло, я тыкаю стволом в пространство, отчаянно жму на спуск… Что такое? Он не поддается… Пока дядя Коля расправляется и с этой уткой, в недоумении осматриваю ружье… О! Забыл взвести курки!

Вот так на настоящей охоте: даже выстрелить по живой цели, не говоря уже о попадании, оказалась нелегко.

В охотничьем пылу я не заметил, как исчез Иван Павлович, и теперь слышал его выстрелы где-то за кустами.

Между тем погода портилась. Потянул ветер, заволакивая небо серыми, тягучими, как клей, облаками. Темнело. Мы повернули к ботничку. Ивана Павловича еще не было. Тяжелая капля упала мне на рукав, другая на верхнюю губу. Я слизнул ее языком и сказал:

— Дождь будет.

— Уже идет, — поправил дядя Коля.

Мы укрылись под стогом сена, сложенного среди болота на подстилке из сучьев. Дождь был небольшой, редкие капли косо неслись по ветру и почти не попадали на ту сторону стога, где мы сидели.

Я сидел, скорчившись, подтянув колени к подбородку, и благодаря такому положению пережил еще один конфуз. Патроны слишком слабо держались в разношенных гнездах моего старенького патронташа, и несколько штук выскользнуло на сено. Пришел Иван Павлович, бросил к моим ногам трех уток, сказал повелительно

— На, Вовка, неси.

Мы поднялись.

— Стойте! — закричал я. — Я потерял патроны.

— Пошарь в сене, где сидел, — посоветовал дядя Коля. Я действительно нашел их там и сунул в патронташ, но два гнезда остались пустыми.

— Все нашел?

— Нет, двух нехватает.

— Ищи.

— Экой ты, Петька, несуразный, — ворчал Иван Павлович.

Быстро смеркалось. Решили, что два патрона — невелика потеря, а отправились домой. Уже в кромешной тьме подходили мы к деревне. Дождь кончился, полыхали далекие зарницы. Остановились, чтобы разрядить ружья. И тут я похолодел… Ведь два недостающих патрона были у меня в ружье! Приотстав, незаметно выбросил я их в лопухи под плетень…

Вернулся я с этой охоты не таким уж важным и неприступным и очень немногословно рассказывал мальчишкам о своей первой охоте: «Да, стреляли… убили кое-что… Дождь помешал…»

Тогда впервые смутно начал я понимать, что охота — не забава и удальство, а замечательная школа, в которой человек учится мужеству, выносливости, выдержке, находчивости и еще многому хорошему и полезному для него.

Незнакомое место

Часто страх рождается из неизвестности.

Мы поднялись километров на десять по извилистой Валуйке — притоку Клязьмы — и не успели вернуться засветло, заплутавшись в ее старицах и протоках.

Решив заночевать, высадились на берег. На небе — ни звездочки. Огромные мрачные сосны угрюмо шумят вершинами. Лес полон неведомых шорохов. Днем такой открытый, шумный и щедрый на красоту, ночью он вдруг становится мрачным и враждебным.

В каждом нечаянном шорохе слышится предостерегающий шепот: «уйди…» И непонятный страх перед этим заговором леса и ночи гонит человека на огонь, к жилью, к людям…

А куда уйти нам, если кругом вода, и кажется, что сидим на острове. И главное — место-то совершенно незнакомое. Страшно за дровами пройти, страшно слово сказать, а откуда страх — не поймешь.

— Черт знает, куда заехали, — ворчит дядя Коля.

Я с опаской отхожу от костра за сучьями. И вдруг в той стороне, где мы оставили лодку, раздается ужасный, как нам кажется, грохот. Хватаю ружье, бежим туда… Все спокойно, никого нет, лодка, привязанная к дереву чуть-чуть покачивается на волнах. Но вот набежала волна побольше, и — опять тот же грохот! Оказывается, оставленный нами в лодке, топор, съезжает по ее железному борту и гремит.

Смущенные, возвращаемся к костру, но страх не проходит. Сосны шумят, перешептываются. И сквозь их шепот слышим отчетливые шаги по палому прошлогоднему листу. Ближе… ближе… Замираем, прислушиваемся. Кто-то остановился за кустами, выжидает. Кто же покажется, кто?! Но — нет, повернул, уходит, шаги удаляются, замирают вдали.

— Вот проклятое место, — говорит дядя Коля. — Давай спать.

Засыпаем на несколько часов, а рассвет прогоняет все страхи. Ветер утих, молчат сосны, жидкий синеватый свет пронизал весь лес, плавают пласты тумана. Видим, что и место-то знакомое, только подъехали к нему с другой стороны. Соображаем теперь, чьи шаги слышали ночью. Наверно, барсучишка или зайчишка трусливый. В тишине по сухому листу его шаги показались нам тяжелой поступью страшного существа.

Долго потом мы смеялись над нашим напрасным страхом.

Грибы