Большой словарь мата. Том 1

Вспомним также языковые игры, построенные на эффекте обманутого ожидания, свидетельствующие о том, что языковое сознание всегда готово воспринять слово "хуй" до такой степени, что его отсутствие или замена другим словом переживается как нечто экстраординарное, например комическое. Мы имеем в виду детские стишки вроде

Завидев в море красный буй,
К нему поплыл какой-то… дядя.
А с берега на это глядя.
Смеялись две крутые… тети.

Ехал на ярмарку Ванька Холуй,
За три копейки показывал свой х…

Художник, художник, художник молодой,
Нарисуй мне бабу с рыжей пи….

Пиками, пиками стали воевать,
А потом раздумали, стали баб е…

Ехал на ярмарку – и так далее.

Или не менее знаменитый текст, в котором слово 'хуй' заанаграммировано в каждой строчке, но в конце концов оно так и не появляется:

Себя от холода страхуя,
Купил доху я на меху я.
Купив доху, дал маху я –
Она не греет… ни хрена (вар.: ни черта, абсолютно).

О готовности детского и вообще обыденного сознания во всем видеть хуй свидетельствует феномен восприятия иностранных слов, омонимичных слову 'хуй' (применительно к мату в целом об этом пишет, в частности, в своей книге В. И. Жельвис[Жельвис 1997]). Так, например, формант 'хуй-' часто встречается в китайских именах собственных (обывательское редакторское сознание в советских издательствах в переводах с китайского лицемерно заменяло 'хуй' на 'хой'; например, выразительное имя военачальника Чуань Хуй заменялось на Чуань Хой), что используется в детском фольклоре, когда придумываются каламбурно осмысляемые китайские имена с формантом 'хуй', например Жуй Хуй (из анекдота о китайском дипломате и Брежневе):

Китайский дипломат (представляясь): Жуй Хуй.

Брежнев (возмущенно): Жуй сам!

Или (самое коронное в нашем детстве) – Сунь Хуй Вчай Вынь Су Хим.

Кажется, мы достаточно убедительно показали языковую и онтологическую универсальность нашего героя. Теперь на основе анализа собранной в книге А. Плуцера-Сарно уникальной коллекции фразеологизмов со словом 'хуй' обратимся к тем многообразным значениям, которые принимает Хуй как герой речевого фольклора и обыденного речевого поведения, будучи мифологическим амбивалентным персонажем – трикстером, культурным героем, посредником между жизнью и смертью (об этой функции трикстера см.[Леви-Строс 2000, Мелетинский 2000]) вроде германского Локи, античного Гермеса или палеоазеатского Ворона. Медиативно-амбивалентная роль хуя-фаллоса несомненна. С одной стороны, это предмет, который дает жизнь, с другой, он оценивается как нечто приносящее смерть в общей эротико-танатоло-гической динамике сексуальных отношений (к тому же еще мифологически осмысляемых в народном сознании в аспекте космогоническо-эсхатологичес-кого совокупления с землей (и, чаще всего, ее осквернения)[Успенский 1996]), обращенных как к инстинкту жизни, так и к инстинкту смерти (понятие, введенное Фрейдом в работе "По ту сторону принципа удовольствия"[Фрейд 1990а], а также – за восемь лет до него – его ученицей Сабиной Шпильрейн[Шпильрейн 1995]).

Хуй в качестве трикстера – это прежде всего веселый персонаж, жизнеутверждающий богатырь, символизирующий плодородие во многих ритуально-мифологических традициях, например в античной.

Вновь переходя на психоаналитический язык, можно сказать, что у нашего героя Хуя и / или его обладателя ярко выраженный фаллический (или фаллическо-нарциссический (это понятие ввел в психоанализ (Вильгельм Райх[Райх 1999]) характер (что нельзя не признать, вполне естественно, каким же еще быть характеру у хуя!). Фаллический характер связан с фиксацией на фаллической фазе (о ней мы говорили выше), то есть с таким положением вещей, когда в период фаллической фазы с ребенком произошли какие-то травмирующие его события, которые на уровне бессознательного навсегда сделали его зависимым от страха кастрации (у девочек от зависти к пенису) и от неумеренной инфантильной любви к своему фаллосу.

Вот как описывает этот характер Геральд Блюм: