Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

Искусство пережило все. Во время войны эвакуированные студенты хореографического училища гастролировали по госпиталям, школам, рабочим поселениям и сиротским приютам со спектаклем о Деде Морозе. На одной фотографии того времени запечатлен урок на открытом воздухе в разрушенном советском городе. Студентки стоят в третьей позиции на досках, лежащих в грязи, тонкая палка служит им станком. Девочки в косынках, собравшиеся у пня, завороженно смотрят на них, как и рабочий в мягкой шляпе и крестьянской рубахе[635]. Юные воспитанники остались в Москве под присмотром Михаила Габовича, исполнявшего партию Ромео с Галиной Улановой.

Танцовщик участвовал в боях, управляя прожектором во время самых тяжелых атак люфтваффе. Однако осенью 1941 года Комитет по делам искусств сделал его художественным руководителем того, что осталось от балетной и оперной труппы Большого театра. Габович должен был создавать постановки в классическом стиле — ничего марксистского, никакого диалектического материализма. Ему катастрофически не хватало артистов, поэтому он с волнением позвонил в училище: «Наталья Сергеевна, скорее приезжайте в Большой!» — «Почему, что случилось?» — «Для новых постановок нам нужны дети, которых не эвакуировали в Васильсурск». — «Что с Вами, Миша! Какие балеты, у нас война, немцы подходят к Москве…» — «Немцы долго не протянут, а вот людям мы нужны, чтобы они могли отдохнуть, отвлечься, забыть о войне на несколько часов. Нам надо поддержать их. Наши солдаты на подходе. Они соберутся с силами, почувствуют себя лучше, станут сильнее и разобьют врага»[636].

Одна история рассказывала, что пятнадцатилетней балерине по имени Майя Плисецкая достались две взрослые партии в «Лебедином озере». Одна из ее репетиций проходила под сиреной и бомбежкой. Для показа «Бориса Годунова» капельдинеры, работники сцены и педагоги Большого надели костюмы крестьян XVI века и играли в массовке перед залом, полным солдат с винтовками. Те, в отличие от рабочих заводов и колхозов, которых специально привезли в Москву на последний балет Шостаковича, не критиковали представление.

Эти и другие постановки проходили в филиале Большого, а не на главной сцене. В первые месяцы осады Москвы на крышу здания падали бомбы с зажигательной смесью и противовоздушные снаряды. Театр находился под угрозой, и московская гражданская оборона под командованием Алексея Рыбина стояла на его страже. Для Рыбина защита заключалась в недопущении пожара и предотвращении возможных попыток фашистов оккупировать здание. Он приказал подчиненным заминировать первый этаж «несколькими тоннами взрывчатки невероятной разрушительной силы»[637], как и гостиницы «Метрополь» и «Националь». В то же время люфтваффе обстреливало ЦК, находившийся между театром, Москва-рекой и Кремлем, с воздуха. В 4 часа пополудни 22 октября 1941 года, через 18 минут после начала сирены, загнавшей зрителей в убежище на станции метро «Охотный ряд», около Большого упала огромная бомба. Взрывная волна отбросила Рыбина к стене, здание зашаталось на старых сваях, как «подвешенная колыбель»[638]. Взрыв убил солдата, стоявшего на посту у главного входа, те, кто не успел вовремя добежать до метро, получили тяжелые ранения, несколько этажей и стены фойе придавили уборщика. Резные колонны подкосились вместе с тяжелыми дубовыми дверьми, прорвались подземные канализационные трубы, асфальт около театра осел. Если бы мины Рыбина взорвались, он бы тотчас погиб, а близлежащие улицы были бы снесены до основания. Этого не произошло, и командующий приказал разминировать театр.

Его решимость столкнулась с сопротивлением. Реставрационные работы начались зимой, и агитационный концерт, отметивший 24 года Великой октябрьской социалистической революции, прошел в назначенный день на станции метро «Маяковская».