Главный врач госпиталя отметил, что Аршинина «потеряла невинность» и находится в «крайне тяжелом состоянии»[234]
. Черкасский отверг обвинения в проявлении «чрезвычайной страсти», даже несмотря на то, что в больнице слышали, как балерина плачет в своей палате: «Князь! Князь! Что же вы делаете? Побойтесь Бога!» и «Отец, за что вы погубили меня?»[235]. Перед тем, как скрипача арестовали, он (через Верстовского) добился встречи с дочерью в больнице, где услышал ее стоны «Почему это случилось со мной?» в череде бессвязного бреда[236]. Через 13 дней в госпитале она умерла от нанесенных повреждений. Боявшийся тюрьмы меньше, чем унижения, Черкасский попытался повесить вину на саму Аршинину. Сначала он объяснил воспаленное состояние ее половых органов отсутствием гигиены во время менструаций, затем — слишком резкой верховой ездой, а после, еще более нелепо, обезвоживанием, спровоцированным танцами.Связь Черкасского с артисткой была с обеих сторон добровольной, протестовал он, как и отношения с другими танцовщицами Императорского театра. Князь платил девушкам не за сексуальные услуги, а лишь поддавшись жалости к их бедности. Дело приняло нелепый поворот, когда дворянин обвинил следователя в том, что тот злоупотребил властью, потянув его за бороду. Однако старший врач по этому делу засвидетельствовал, что волосы на лице мужчины находятся в «совершенной целостности»[237]
. Кроме того, Черкасский привлек внимание к «внушительности» своего полового члена, после чего врач заключил, что орган был вовсе не так велик, как князь хвастался[238]. Насильник находился под стражей несколько месяцев, но так и не был осужден из-за незначительных расхождений в рассказах свидетелей. Отца Аршининой приговорили к двухлетней ссылке в Сибирь и изгнали из Москвы.Санковская услышала о преступлении, как и все в Московских Императорских театрах. Директор указал дату смерти Аршининой в рапорте, отправленном ко двору в Санкт-Петербург, добавив, что надеется на то, что она будет покоиться с миром. Преступление, впрочем, относилось к царству бедноты, а не к императорскому двору. Федор Достоевский описывал этот мир в своих романах, яростно не приемля его космической несправедливости и обыденной жестокости. Санковская и ее соперницы избежали подобного общества как на сцене, так и вне ее. Московская прима обитала во вселенной, где, если верить опубликованному в предпоследний год советской власти историческому труду, «актеры, певцы, танцовщики, профессура, студенты и литераторы походили на большой сплоченный род из нескольких семей — тот, что до самой смерти хранил свойственную российской столице старинную ментальность»[239]
. Подобное сравнение говорит о том, что жизнь представителей великой артистической элиты в эру романтики была менее одинокой, нежели во Франции или Германии.Однако даже такие замечания не компенсируют отсутствие информации о достижениях Санковской и тот факт, что большинство записей, свидетельствующих о ходе ее карьеры, были уничтожены пожаром. Рецензии вдохновляют, но они пространны и неконкретны. Ничего не известно о том, чем занимались ее родители, была ли балерина замужем, какова природа ее экзотической внешности, в каком режиме она училась и тренировалась, чем занималась в свободное время. Возможно, отсутствие подобных деталей справедливо. Возможно, о танцовщице известно так мало потому, что знать нечего — кроме того, что ее жизнь и искусство были единым целым. Уцелело лишь два письма, одно из них — пустячное, с поздравлением и пожеланиями к именинам, другое — более существенное. Они оба написаны изящным стилем и элегантным почерком незадолго до конца жизни Санковской, когда она вместе с сестрой Александрой, к тому моменту также ушедшей на пенсию, жила в купленном ими доме в деревне Всесвятское, ныне ставшей частью Москвы.
Письма были доставлены кучером танцовщице Марии Манохиной, дочери одного из партнеров Санковской по сцене, к дебюту молодой балерины в Большом театре в балете «