Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

13 марта 1917 года со сцены прозвучал гимн Александра Гречанинова «Да здравствует Россия, свободная страна!» на слова русского символиста Константина Бальмонта. Журнал «Искры» отметил «слезы в глазах аудитории»[420]. Гречанинов написал гимн за полчаса, а доход от напечатанной версии пожертвовал «освобожденным политическим заключенным»[421]. В 1925 году тяготы жизни вынудили его эмигрировать в Париж. Бальмонт уехал еще за пять лет до этого. Оставшийся в Москве Горский оказался меж двух огней: поборники имперских традиций считали его эклектично «левым», а те, кто ждал новых, пролетарских течений в балете, называли закоснело «правым»[422]. Хореограф жаловался, что Большой театр превратился в «каменный короб с хаосом внутри»[423]. Весной 1918 года «сильное нервное истощение вкупе с бессонницей, частые головные боли и проблемы с сердцем» заставили его сделать перерыв в работе[424]. Однако контракт балетмейстера еще не закончился, и он вернулся на службу. Горский балансировал между прошлым и настоящим, предлагая свои версии названий из репертуара императорского театра и одновременно поддерживая модернистские постановки хореографа Михаила Фокина и композитора Игоря Стравинского, которые демонстрировались во Франции антрепризой «Русский балет Дягилева». Культурные тренды начала 1920-х, такие как «танцы машин»[425] Николая Фореггера[426], гимнастический балет в спортивных клубах «Сокол»[427] и эротические ночные представления режиссер считал слишком радикальными. Хотя он и отошел от традиций, но окончательно порывать с ними не хотел. Вместо этого пытался реконструировать наследие русского балета, используя этнографический реализм. Революционеры от культуры начали высмеивать Горского сразу после переворота, но в итоге его подход спас балетную труппу Большого. Театр выжил в качестве советского учреждения сперва благодаря идеологическому переосмыслению классики, а затем — созданию масштабных новых спектаклей на советскую тематику. Большой не превратился в кабаре для пролетариата, как того желали радикалы (и что, возможно, иронично, — ведь таким он был основан).

В 1917 году исчезли аристократы, возглавлявшие театральную Контору. Один из последних, Сергей Обухов, ушел летом в длительный отпуск и не вернулся. Большевики занялись Дирекцией и раскрыли пару секретов. В ложе, предназначенной для «балетоманов высших чинов», нашли тайный ход. Он вел через коридор к смотровому отверстию, замаскированному под вентиляционное, через него бессовестные мужчины могли наблюдать за балеринами, наносившими макияж (гардеробная находилась в другом месте). Чтобы подтвердить, что глазок приносит удовольствия подобного рода, следователи были вынуждены спускаться в тайный ход во время реального представления[428]. Вскоре, однако, смотреть уже было не на что — балеты отменяли, а со сцены звучали политические речи под звуки «Марсельезы».

Временное правительство решило, что управляющим в Большом театре станет оперный певец, лирический тенор Леонид Собинов. Сперва, правда, управлять было нечем. Артист осуждал привнесение в искусство политики. «Меня избрали начальником, — заявлял он, — и я не хочу, чтобы театр попал в безответственные руки», подразумевая революционеров в Петрограде, боровшихся за то, чтобы управлять ведомствами и учреждениями, ранее подчинявшимися Министерству императорского двора. «Пусть берут конюшенное ведомство, винодельни и фабрики, выпускающие игральные карты, — настаивал Собинов, — но театры пусть оставят в покое»[429]. Он хотел сказать, что такие развлечения, как скачки, алкоголь и азартные игры, — совсем не то же самое, что балет и опера. Певец был возмущен и подал заявление об уходе, но поскольку никто больше не имел права занять эту должность, ему пришлось остаться.

Собинов посетил Петроград, где получил от Временного правительства директивы, касающиеся реорганизации. В июне 1918 года Большой стал автономным учреждением под управлением совета, в который входили руководители балета и оперы, дирижеры, хормейстер, четыре солиста (два из оперы, по одному от балета и хора), члены технической и художественной бригад — всего 19 человек. Совет отправил представителя в объединенный комитет профсоюзов работников коммунального и социального обслуживания Москвы. Тот поддерживал Временное правительство, но опасался и презирал большевиков, трактуя события Октября в апокалиптических терминах.