Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

Оставался вопрос, который долгое время игнорировали: об упразднении скудно финансируемого театрального училища, во всяком случае, о прекращении субсидирования оплаты помещений и питания. Оно пережило революцию и было закрыто, как замечала Анастасия Абрамова, лишь на несколько дней во время стрельбы. Балетная комиссия решила, что училище продолжит работать, чтобы у будущих звезд не возникло желания покинуть страну. Его директор настаивал на сохранении дореволюционной учебной программы, включавшей изучение церковных гимнов на старославянском, слова Божьего и духовное чтение, — все это марксизм предавал анафеме[441]. Финансовые проблемы, упрямство руководства и мороз в классах заставили училище приостановить деятельность зимой 1918–1919 гг. Был собран комитет, чтобы привести учебную программу в соответствие с политическими реалиями. Планировалось отменить Табель о рангах для исполнителей, аристократическую систему, помещавшую кордебалет на нижний уровень, — как и рабочий класс. Корифеи, «буржуа» балета, располагались в середине, а солисты — наверху, словно благородная элита. В характерных танцах теперь предстояло делать акцент, подобно атлетике, на «физической культуре». Через некоторое время в училище[442] стали особо поощрять обучение национальным танцам. Некоторые из них были предположительно аутентичными, привезенными из провинции, но большая часть выглядела абстрактно. Иллюзия их «народности» оказалась привлекательной, поэтому во время правления Сталина танцовщиков и певцов из Москвы отправляли в провинцию, чтобы они обучили местных возникшим эксцентричным традициям. Так, национальные танцы Армении, Азербайджана, Грузии, Узбекистана и других советских республик сделались карикатурами на самих себя.

Совету театра не удалось урегулировать деятельность Большого. Базовые административные вопросы о пенсиях, отпусках и выступлениях на других площадках оставались нерешенными. В итоге орган распустили, заменив другим, столь же неэффективным. В конце концов Луначарский осознал, что необходимо навести порядок в Большом: это касалось и его, как ответственного наркома просвещения, и самого дела большевизма. В 1919 году он назначил нового директора: верную большевикам чиновницу Елену Константиновну Малиновскую (1875–1942). Угрюмая, тучная, краснолицая из-за курения, она не разбиралась в культурной сфере, знала только некоторые основы и помогала своему мужу, архитектору, при строительстве «Народного дома» — там устраивали бесплатные лекции и публичные концерты в ее родном Нижнем Новгороде. Надо отдать Малиновской должное: она никогда и не притворялась знатоком, и потому старалась «позволить танцовщикам танцевать так, как им хочется», даже если это приводило к опошлению сольных партий[443].

Политическое восхождение Малиновской началось в 1905-м, когда она примкнула к РСДРП и стала участвовать в акциях агитпропаганды. После переезда в Москву женщина получила место в отделе культурного просвещения Моссовета. Елена Константиновна жила в том же здании, где работала, и проводила долгие часы за рабочим столом, окруженная телефонами, при этом никогда не повышала голос (даже когда ругалась на кого-нибудь) и всерьез относилась к своим обязанностям, демонстрируя исключительную надежность. Карикатура запечатлела ее выражение лица, а также приверженность моде начала 1920-х на шелк и фетровые шляпы; подпись гласила: «Сегодня она мрачна»[444].

Старшие артисты Большого сопротивлялись усилиям Малиновской снять с их спин груз имперских репрессий и неоднократно пытались вынудить ее покинуть пост. На словах она служила артистам, но на деле подчинялась Луначарскому (а в итоге, Ленину).