Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

«Эриксон» был хорошим телефоном, размером как два спичечных коробка и чуть-чуть тоньше спичечного коробка. Из его корпуса выступала толстая трёхсантиметровая антенна. А крышка телефона ниже дисплея откидывалась вниз, освобождая кнопки и образуя микрофон. Связь была устойчивая. Укороченный до трёх сантиметров зарядный шнур и маленькая зарядка. А заряда аккумуляторной батареи хватало на четыре часа, и если экономно, то по нему можно было, не заряжая, разговаривать целую неделю.

Я проснулся оттого, что дежурный назвал мою фамилию:

— Шагин, без вещей!

Я посмотрел на часы — было 8-30 утра. Спросил:

— Куда?

— На следственку, — сказал дежурный, — быстрее собирайтесь.

На следственный корпус меня вели одного. С Колей из коридора мы вышли на лестницу, спустились на первый этаж, через подземный туннель и на следственный корпус. Там через первый этаж по лестнице вверх, мимо будки дежурной из оргстекла, направо по коридору через дверь, направо в смежный небольшой коридор оперативной части и прямо в кабинет к начальнику оперчасти майору Бардашевскому.

— Ну что, Игорь Игоревич? — не предложив мне присесть, поднявшись с кресла и как бы возвысившись над столом, сказал Бардашевский. — Зачем же Вы так побили (он назвал неизвестную мне фамилию) и второго, который пришёл с ним? Там всё залито кровью — один тут в больнице, а второй в больнице скорой помощи, и ещё не известно, будет ли жить!

— И меня из-за Вас вызвали из отпуска, — закончил Бардашевский.

То ли на подсознании, в котором был заключён и сконцентрирован весь мой тюремный опыт, то ли я уже об этом слышал или видел подобное в каком-то фильме, но мои руки со сжатыми кулаками непроизвольно вытянулись вперёд.

— Посмотрите, — сказал я, — я никого не бил.

Бардашевский посмотрел на мои кулаки, на которых не было ни одной царапинки, ссадинки или красного пятнышка.

— Не били? — как будто разочарованно спросил он. — Но дежурный говорит, что он Вас туда выводил. И если не будет очной ставки, мне не поверят — скажут, что я Вас прикрыл. Вы не отказываетесь от очной ставки?

И совершенно неожиданно меня посетило чувство тревоги, потому что я такое уже видел...

Бардашевский закрыл меня в боксик, а через некоторое время меня снова завели в кабинет. За столом Бардашевского сидел маленький худенький чёрненький контролёр, который выглядел как подросток, переодетый в форму милиционера. В его глазах был искренний, настоящий испуг, и когда я зашёл в кабинет, он встал. Бардашевский стоял чуть правее спиной к стеллажу (шкафу) рядом со мной.

— Вы знаете этого человека? — спросил Бардашевский у дежурного.

— Да, это Шагин, — ответил контролёр.

— Вы выводили его утром из камеры в бокс?

— Нет, — ответил дежурный.

— А кого Вы выводили? — спросил Бардашевский.

— Шагин был другой, — ответил контролёр.

— Можете идти, — сказал мне Бардашевский.

А сам он и контролёр остались в кабинете.

Когда я вернулся в камеру, Славик и Тарас отмывали от капель крови кроссовки. Кулаки у обоих были сбиты, на косточках — красные потёртости и ссадины.

— Ты что, назвался моей фамилией? — спросил я у Дедковского.

— Зачем тебе? Всё же в порядке, папа!

Тараса в этот же день перевели из камеры.

Когда меня посетил адвокат и я рассказал ему об очной ставке, Владимир Тимофеевич слегка поморщился и сказал, что это всё хуйня.

А через некоторое время, когда всё затихло, улеглось и замялось (в тюрьме это происходило очень быстро), Дедковский рассказал, что в тот день утром дежурный его и меня заказал в боксик. Дедковский утверждал, что Шагин — это он, и отправился туда вместе с Тарасом, который сам рвался идти. В боксике, в комнате на этаже для сборов на суды, был сходняк, куда был вызван Динамо и где решалась его судьба. Динаме были предъявлены, как сказал Славик, все его нечистые дела. Славик сказал, что разговор о записке Вове там не поднимался, а самого Вовы Бандита там не было. На мой вопрос, зачем он-то бил, Дедковский сказал, что он никого не бил — там было кому бить. Пару раз ударил слегонца — по-другому не мог.

— А Динамо, — продолжал Славик, — сам мутил. И против Бардака (он так тоже называл Бардашевского) также: брал у людей деньги, а потом говорил, что его кинули мусорá...

Славик сказал, что Динамо пролежал несколько недель на наре.

— А того парня из больницы тоже привезли. Но он в другой камере. Однако если бы кто-то умер, то ничего бы не было. Написали бы, что упал с нары или, когда шёл на прогулку, упал в шахту лифта (в шахту бескабинного лифта, которым баландёр на этажи поднимал бачки). Такое уже было, — сказал Дедковский.

— То, что Динамо пошёл, молодец! — сказал Славик. — Мог бы не ходить, не выйти из камеры. А то, что он взял с собой левого пассажира, — он мудак, потому что подставил под раздачу невинного человека. А тот дурак, что подписался.

На мой вопрос, зачем он-то туда пошёл, Славик сказал, что ему нужно было туда идти.