Большущий

– Так ведь там белый лук. Последний. Если он не промокнет, за него дадут хорошие деньги.

– Не спи сегодня в телеге, Первюс. Сними номер. Обязательно. В конце концов ты будешь в выигрыше. Помнишь, как в прошлый раз ты лежал больной целую неделю?

– Распогодится. Вон на западе уже проясняется.

К концу дня действительно прояснилось. Обманчивое солнце вышло из-за туч, яркое и теплое. Первюс остался ночевать на рынке, потому что ночь стояла душная и влажная. Но в полночь с озер подул предательски холодный ветер, вновь принеся с собой дождь. К утру Первюс был весь мокрый и замерзший, и ему стало совсем худо. Чашка горячего кофе в четыре часа утра и еще одна в десять, когда основная волна покупателей схлынула, не слишком его взбодрили. Домой он добрался к середине дня. Под бронзовым загаром, обретенным за многие годы работы на ветру и под солнцем, вяло проступала сероватая бледность недомогания, словно серебро под эмалью. Селина уложила мужа в постель, хотя он и пытался вяло возражать. Обложила его грелками, а в ноги сунула завернутый во фланель горячий утюг. Первюс пропотел, но вместо ожидаемого облегчения началась лихорадка. Несмотря на болезнь, выглядел он более крепким и цветущим, чем многие здоровые люди, и все же Селина испугалась, вдруг заметив у него черные тени, похожие на шрамы, под глазами, у рта и на щеках.

В те годы, когда пневмонию называли легочной лихорадкой, и в тех местах, где теплый воздух и закрытые окна считались средством ее лечения, битва Первюса за жизнь была проиграна еще до того, как приехала крытая двуколка врача, которая простояла во дворе де Йонгов всю ночь. Утром врач велел Яну Стену поставить лошадь на конюшню. Ночь была душная, на западе вспыхивали зарницы.

– Мне кажется, надо открыть окно, – осмелев от ужаса, снова и снова повторяла Селина старому доктору Верхней Прерии. – Ему будет легче дышать. Он дышит так… он дышит так…

У нее язык не поворачивался сказать: «так страшно». Звучание собственных слов причиняло ей такую же боль, как ужасное дыхание мужа.

10

Наверное, в последующие дни самое душераздирающее и трогательное зрелище представлял собой не сраженный болезнью великан, величественно и отстраненно лежавший в непривычном черном костюме, не мальчик Дирк, ошеломленный, но в то же время пребывающий в возбуждении от непривычной домашней суматохи и всеобщего волнения, не маленькая убогая ферма, которая словно вся сжалась и еще больше скукожилась от неожиданно свалившихся на нее многочисленных посетителей. Нет, это была Селина, вдова, у которой не было времени, как положено, проливать над усопшим слезы. Ведь ферма никуда не делась и требовала внимания. Да, болезнь, смерть, горе, но за полем нужен присмотр, а овощи надо собрать, отвезти на рынок и продать. От этого зависело будущее мальчика, да и ее самой.

Первые несколько дней после похорон кто-нибудь из соседних фермеров отвозил на рынок телегу де Йонгов и помогал в полях непутевому Яну. Но у всех было полно дел на своих фермах. На пятый день Яну Стену пришлось самому везти телегу в Чикаго, хотя Селину преследовали дурные предчувствия, которые полностью оправдались, когда на следующий день Ян вернулся с половиной непроданных овощей и доходом, равным нулю. Увядшие овощи были выгружены за сараем для последующего использования в качестве удобрения.

– В этот раз не очень хорошо вышло, – объяснил Ян, – а все потому, что место на рынке попалось неудачное.

– Но вы выехали довольно рано.

– Так меня ж потеснили. Увидели, что я вроде как новичок. Пока я лошадок привязывал, телегу-то и выпихнули.

Селина стояла в дверях кухни, а Ян с повозкой во дворе. Она повернулась лицом к полям. Наблюдательный человек (а Ян Стен им не был) заметил бы исключительно твердую линию подбородка у этой фермерши, одетой в поношенное ситцевое платье.

– В понедельник я поеду сама.

– Поедете? – выпучил глаза Ян. – Куда это вы поедете в понедельник?

– На рынок.

Ян Стен неуверенно улыбнулся столь странной шутке, пожал плечами и пошел в сарай. Она все время говорит какую-то чепуху. Но он испытал тот же ужас и недоумение, что и вся Верхняя Прерия, когда в понедельник Селина действительно взяла вожжи в свои маленькие, покрытые шрамами ручки.

– На рынок?! – попытался воспротивиться Ян с пылом, на какой только была способна его флегматичная натура. – Женщины не ездят на рынок! Женщина…

– Эта женщина ездит.

Селина встала в три часа ночи. И заставила подняться ворчавшего Яна. В пять, уже в поле, к ним присоединился Дирк. Втроем они погрузили овощи на телегу.

– Рассортируйте их, – велела Селина, и Ян с Дирком стали связывать в пучки редиску, свеклу, брюкву и морковку. – Смотрите, чтобы пучки не болтались. Вяжите у самой головки, вот так. Два раза вокруг, а потом протащите веревку через ботву. Пусть будут не пучки, а букеты. И мы их как следует потрем и помоем.