Болтун

— Пожалуйста, мой бог, пусть господин Гай исчезнет из маминой жизни. Он делает ей больно, он ее губит. Сделай так, чтобы его больше не было, но дом остался у нас. И, я знаю, папа сейчас там, в звездной бездне. Передай ему, пожалуйста, привет. Я хочу увидеть его еще раз, пусть он мне приснится, ладно? Но главное позаботься о маме. Этот дом — ее жизнь. Пусть господин Гай исчезнет, а дом останется.

Я повторял слова «исчезнет» и «останется» снова и снова, пока они не потеряли смысл. Рядом просила о чем-то Сельма. Я услышал, что она требует много конфет, и чтобы папа снял консервные банки.

Я восхитился — она была готова висеть вниз головой над кукурузной пропастью из-за такой мелочи. Она была молодец.

А потом рядом оказалась Гудрун. На секунду я испугался, что она отпустит поручень и полетит вниз, но Гудрун заговорила о папе и его работе. Она тоже просила бога, и я не стал ей мешать.

Я повторял свою просьбу, будто сила ее увеличивалась, будто она росла с каждым произнесенным словом. Капля за каплей наполнялся мой невидимый океан.

В конце концов, я подтянулся вверх, не слишком ловко, едва не соскользнув, встал. Голова закружилась так сильно, и мне показалось, что я лечу. Я развернулся, помог подняться Сельме и Гудрун, некоторое время мы стояли втроем, шатаясь от ветра, который, казалось, теперь был способен нас сдуть. Я почувствовал, как что-то хрустит под ногами.

Взглянув вниз, я увидел карамельки в прозрачной обертке с рисунками на них: цветы и воздушные шарики, и разноцветные рамки вокруг сливочно-белого центра. Я едва не поскользнулся на них. Их было много-много, и некоторые от моего неловкого движения полетели вниз.

Сельма засмеялась от радости, принялась собирать карамельки, и я схватил ее за шкирку, чтобы она не упала. Я подумал, наш бог дал ей много конфет, как она и просила.

Карамельки выскальзывали из ее пальцев и отправлялись в невозможно долгое путешествие.

Я подумал, что мой бог услышал и меня.

Глава 5

Она стояла передо мной, придерживая шляпку, которую стремился украсть ветер. Ее лицо выражало внимание и нечто еще, мне непонятное, наверное, это было удивление.

— А что было дальше? — спросила она, и ветер принес мне ее голос, не сохранив его в целости, порвав, так что я не сразу понял, что Октавия мне сказала.

— Я расскажу тебе в следующий раз. Хотя, конечно, следующая история будет расположена в других временных координатах. И расскажу я ее тогда, когда мы окажемся в других пространственных координатах. Иными словами, нам нужны соответствующие истории бытийные условия для того, чтобы продолжить.

— Ты невыносим, — сказала Октавия, но я знал, что она врет, потому что я был выносим, ведь она любила меня. Она сняла свою шляпку и прижала ее к сердцу, драматичным и трогательным движением.

А потом сказала очень серьезно:

— Спасибо, что рассказываешь мне это. Я хочу узнать о твоем прошлом.

Я смотрел на нее, пытаясь увидеть женщину, которую когда-то ненавидел даже не зная. Женщину, мелькнувшую пару раз на телеэкране и исчезнувшую во тьме до той поры, пока я не утопил в крови ее страну и не ворвался к ней в дом. И я не мог увидеть ее, как незнакомую мне, не мог понять, от чего мне было сразу не полюбить этот грустный голос и нежное лицо. Она смотрела на меня взволнованно, все еще вовлеченная в историю, которая уже закончилась, если и случилась когда-то.

Я сказал:

— Я хотел, чтобы ты поняла о нас кое-что. И о революции. И обо всем, что я делал.

Она тут же скривилась, словно бы мои слова вызывали у нее спазм внутри. Я знал, что ничто между нами не забыто, ни самое лучшее, ни самое худшее.

— Ты, быть может, думала, что мы — дикие племена, существующие в каком-то страшном, неопределенном месте. Монстры из темного леса. Нищие оборванцы, которым нечего было есть. Это не мы. Жизнь здесь не страшнее всего на свете, люди, как и везде, разные. Прошли те времена, когда вы могли держать нас, как животных, вы изменились и мы изменились, но этого никогда не было достаточно. Вы перестали считать нас животными, но нам необходимо было стать людьми. Это была не скотская жизнь, Октавия, но еще и не человеческая.

Ленты в ее волосах и на ее шляпе трепало на ветру, они казались мне полосками неба, выдранными из него утром. Закатное небо кровит, подумал я, именно поэтому.

— Странно, что мы не говорили об этом прежде, — сказала Октавия. Я пожал плечами.

— Очень долго об этом даже никто не думал. Включая нас самих.

Я сел на парапет, почувствовал легкость пустоты за спиной.

— Но все-таки мы не похожи, — сказал я. — Ты скоро это увидишь. Мы отличаемся от рафинированных, одержимых противостоянием своих Ид и Эго принцепсов. Бедлам — мир победившего Ид, где никто не озабочен виной перед обществом и миром, потому что всех занимают разительно более интимные вещи, к примеру, вопросы собственного выживания среди врагов или в отравленной атмосфере.