Болтун

— Я так и поняла, что вы озадачены гораздо более глубинными формами организации сознания. Напряжение между Ид и Эго бесконечно сильно, но я достаточно хорошо знакома с тобой, чтобы предположить, что ты стоишь на ступени между Ид и пустотой.

Я не знал, была ли она права. Она смотрела на меня без холода, которым одарила в первую секунду, когда я произнес слово «революция». И когда Октавия сделала шаг ко мне, я нагнулся, повис вниз головой так быстро, что перед глазами потемнело, однако держался я крепко. Я прекрасно знал цену вопроса, и на этот раз, много лет спустя, я ничего не боялся.

Однажды женщина, пытавшаяся помочь мне стать полезным членом нашего так себе, но общества, сказала мне, что я не слишком хочу жить, потому и смерть не очень боюсь. Ее работой было угадывать мои тайные мысли и настроения, однако в тот раз не получилось.

Я очень хочу жить, но если никогда не вспоминать о том, как легко покинуть это уютное местечко под названием мир, то можно забыть, что ты в гостях, где нужно посмотреть множество интересных вещей, попробовать все, чем тебя угостят и при желании немного убраться.

Можно подумать, что ты дома, откуда никогда не нужно будет уходить. Это опасная иллюзия, порождающая бездействие и праздность.

Октавия бросилась ко мне, выкрикнула мое имя, но к тому моменту, как она оказалась рядом, стало понятно, что мой полет, по крайней мере на некоторое время, остался нереализованным.

Она неловко протянула ко мне руки, затем прижала их к груди, словно хотела мне помочь и боялась навредить, на шаг отошла от поручня, как если бы он мог сломаться от ее прикосновения.

Моя Октавия, больной цветок, немного потерпи, подумал я, а сказал:

— Помоги мне, мой бог, направь меня, потому что у меня достаточно сил, чтобы все исправить. Помоги мне найти дыру в мироздании. Мне нужно только, чтобы ты меня чуточку подтолкнул.

Какие опасные слова, на секунду я почувствовал, как пальцы скользят по поручню. Кукурузное море внизу волновалось намного сильнее, чем в тот день, в нем бушевал шторм, и если бы внизу плыл корабль, его несомненно проглотила бы зеленая бездна.

— Прошу тебя, я знаю, что это важно для тебя, как и для меня, — сказал я. — Я хочу защитить свою семью, свою страну, свой мир. Подскажи мне, пожалуйста, как.

Я замолчал, чувствуя, как пульсируют отзвучавшие на языке слова, подтянулся вверх и встал на твердый камень, показавшийся мне в тот момент мягким, как вата. Октавия отошла от меня на шаг, как будто боялась, что столкнет меня вниз. Шляпа ее улетела, подхваченная ветром, может, она выронила ее, когда я откинулся назад.

— Зачем ты это сделал? Ты мог меня предупредить?

— Нет, иначе это не было бы безумием, — сказал я. — У всякой просьбы есть цена.

Я подошел к ней и поцеловал ее разгоряченные щеки.

— Прости, если я тебя испугал.

— Если? Прости, если за все время нашей совместной жизни я не дала тебе понять, что не хочу, чтобы ты умер.

Некоторое время мы стояли обнявшись. Я пошатывался, а она дрожала в моих руках, то ли от холода, то ли от нервного потрясения, переживать которые было одним из ее доминирующих видов деятельности.

В конце концов, солнце совершенно ушло, и небо потемнело, будто кто-то пролил чернила. Высыпали первые звезды, низко нависающие над нашей страной. Я уже отвык видеть их так близко. Мы стояли на вершине водонапорной башни и смотрели, как мой бог открывает свои глаза. Замерзшие, мы тем не менее пришли в хорошее настроение. Словно нам обоим стало легче от его ненадежной поддержки и от этого тяжелого разговора.

Мы молчали, глядя на полный круг луны, отмечавший воображаемый небесный центр. Наконец, Октавия сказала:

— Поехали. Я хочу побыстрее узнать следующую часть истории и чашку хорошего кофе.

— Мне кажется, я знаю, как совместить два твоих желания.

Я дал ей свой пиджак, и она закуталась в него, став вдруг похожей на провинциальную девушку, запутавшуюся и уставшую, больше всего желающую поесть в привокзальном термополиуме и взять обратный билет.

— Ты плохо чувствуешь себя здесь? — спросил я. Она покачала головой.

— Просто я не смогла тебе помочь. Так испугалась, что сделаю тебе хуже, что не смогла даже подойти.

Я пожал плечами. Страх перед тем, что не произошло и вина за не сделанное — побочный продукт развитого Эго, токсический отход технологически совершенной, упорядоченной и упорядочивающей души.

— Забудь об этом, — сказал я. — Я справлялся с этим в семь лет.

— Откуда в тебе столько безрассудства?

— Когда хотят сделать комплимент, говорят смелость.

Мы стали спускаться вниз, на этот раз первым был я. Путь обратно был темным и медленным, каждый из нас боялся оступиться.

За пару ступенек перед землей с неба пошел дождь, который ничто не предвещало. Пара капель опустилась мне на макушку, еще пара смочила губы, а затем с неба полилась вода, словно кто-то включил душ.

— Вот он, твой знак? — спросила Октавия, когда я помог ей слезть. Кукурузное поле стало темным, капли с шумом разбивались о широкие листья, так что казалось, что они движутся сами по себе, дергаются, дрожат, словно готовятся ожить.