Болтун

Я подумал, быть может, не так уж плохо, что принцепсы относятся к нашему лесу с суеверным трепетом. Должно быть, Октавия почувствовала легкое головокружение от местного воздуха, и это освободило вечное напряжение, засевшее в ней. Она зашептала:

— Мы скоро придем?

— А ты устала? — со смехом спросил я.

Мне не было жалко ни машины, ни лишних часов, которые мы затратим на путешествие. Ко мне вернулось здесь ощущение бесконечности, цикличности времени, его возвращения на круги своя. Какая разница между днями, думал я, если часы совершают один и тот же круг?

Сначала темноту леса разгоняла только затянутая в сеть ветвей луна, затем, будто светлячки, зажглись огоньки вдали. Они становились все ближе, и Октавия с восторгом выдохнула:

— Это дома!

Она, как маленькая девочка, бесконечно удивленная чем-то, что видит впервые, и что больше никогда не повторится в этой первозданности, с волнением обняла меня. Это действительно были дома. Теплые огни, так я называл их в детстве.

Я никогда не любил сам Треверорум, но я испытывал, и это навсегда, некий трепет перед этими хаотически разбросанными по растянувшемуся на всю страну лесу семьями.

Все, как один. И все одни.

О, источник моего бесконечного вдохновения, о край моего полузабытого детства.

Здравствуй.

Мы шли по той же тропке, которой следовал я верхом на велосипеде много лет назад, но больше я не знал, куда она приведет меня. В конце концов, не знаешь ни с одной дорогой. А может быть, дело в том, что другие люди знают. Они видят одно и то же каждый день, вывески в термополиумах, шумные реки, музыка в однажды услышанных песнях — ничто не меняет своего смысла, русла и тональности.

Небо постоянно, земля же неизменна, так, я слышал, часто говорят. Но ничего нет изменчивее, чем земля для тех, кто видит. В какой-то момент от вещей и строений остается что-то, а затем не остается ничего.

Как только мы увидели первое здание, Октавия попросила опустить ее на землю, и тут же все ее нервное благородство вернулось к ней. Она отдала мне пиджак, видимо предпочитая мерзнуть, но в подобающем виде.

Мы дошли до места, где был раньше «Сахар и специи», теперь там стоял «Ар и еции», остальные буквы покинули сей мир. Пустые витрины, стекло где разбито, а где стало словно испещренным ледяным узором — готовящимся, но еще не состоявшимся разрушением, только надави, и все превратится в крошево. Следы времени, следы войны.

Не нужно было открывать дверь — она была как выпадающий зуб, свободно болтающийся в десне, отклонилась сильно влево и с трудом удерживалась на одной оставшейся петле.

Октавия сказала:

— Мне так жаль, Аэций.

Ей и вправду было жаль — она обладала живым воображением, позволившим ей представить это чудесное место. Молочный бар с самым вкусным мороженым и лучшими на свете завтраками.

Я подумал, что помнить — это довольно болезненный процесс. Выделять нечто из безликих и не вызывающих отклика вероятностей и понимать, что оно некогда было тебе дорого, значит согласиться со смертью.

Внутри «Сахара и специй» пахло пылью, неухоженным, проржавевшим металлом и, как я ни старался, во всем переливе этих запахов — от звенящей меди до книжных страниц, во всей бездне ассоциаций, я не смог различить тех, которые царили тут раньше.

Ничего кукурузного, кофейного, сладко-молочного.

— Да, — сказал я. — Действительно очень жаль. Это было хорошее место. Но так получается со всеми хорошими местами.

Навсегда замерший вентилятор на потолке чуть перекосился, так что я отошел из-под него сам и отодвинул Октавию. Я подошел к стойке, прошелся по ней ладонью, что всегда строго настрого запрещалось Хеддой.

Ладонь моя стала серой от пыли, и я засмеялся, потому что теперь не я испачкал стойку, а стойка испачкала меня.

— Мы остались без кофе, — выдавил из себя я. — И без лимонного пирога.

— Ничего, — ответила она. — Это ничего. Знаешь, все здесь можно восстановить.

Я вышел первым, а Октавия еще стояла внутри, и я не понимал, что она хочет увидеть в этом уставшем от жизни месте, стремящемся в небытие. Я закурил. Пока я затягивался сигаретой, чуть притих дождь, и вышла Октавия.

— Мы зайдем ко мне домой, — сказал я. — Есть шанс, что он обитаем. Если нет, то все равно переждем дождь уже там. Как тебе идея?

— Обладает некоторой перспективой.

Мы чувствовали себя маленькими, почти потерявшимися. Октавия оказалась в незнакомом месте, я же не должен был чувствовать себя таким беспомощным. Мне вдруг захотелось добраться до дома максимально осторожным, звериным способом. Для того, чтобы обойти все чужие дома всегда находилась тропинка.

В конце концов, многим из нас важно скрываться от соседей на протяжении всей жизни. Бедлам, будучи практически лишенным современной инфраструктуры, был местом крайне толерантным к психологической конституции каждого отдельно взятого человека.

Мы шли к моему дому молча, Октавии словно бы тоже было о чем подумать. Я увидел, еще издалека, что дома горит свет, и мне захотелось прийти туда, где будут мои мама и папа, и маленькая сестра, а сам я окажусь мальчиком, который еще ничего в своей жизни не успел, ни хорошего, ни плохого.