Болтун

Я и сам испытывал нечто подобное, однако в сглаженной, контролируемой (или мне так казалось) форме. Испытывала и Хильде — мы все были дети нашей холодной матери. Но Младший не умел ничего, кроме как желать любви, и мне было его жаль, и я не мог дать ему столько. Иногда я и Хильде боялись, что он может нас сожрать. Этот голод, метафора поиска ласки, казался нам голодом настоящим и вызывал у нас страх.

Хотя не было никого безобиднее Младшего. Мы приносили ему сладости, разговаривали с ним, пытались учить обращаться с вещами, но на все было слишком мало времени.

В тот день, когда мне пришла в голову идея наконец показавшаяся мне достойной, мы с Хильде ушли из школы чуть пораньше, чтобы сделать подарок Младшему.

Был август, и запахом яблок пропитался весь мир. Младший любил яблоки, и мы залезли в соседский сад, чтобы насобирать их. Все были на работе, только запертый дома песик смотрел на нас, уперев лапы в окно.

— Кого-то будут ругать, — сказала Хильде. — Ему же нельзя на диван.

— Откуда мы столько знаем о наших соседях?

— Наверное, много у них воруем, — ответила она. Я любил наблюдать за тем, как растет Хильде. У нее было свое, особенное, чувство юмора, непохожая на мою манера мыслить, новые увлечения. Я жалел, что Младший никогда не меняется.

Мы собирали краснобокие яблоки, вытирали их об одежду и складывали в мой школьный рюкзак, к учебникам. Хотя мама кормила Младшего так же, как нас, он мог есть очень много, и я не знал, с чем это связано. Наверное и вправду голод любовный и физический сливаются, достигая некоторой критической точки, в которой ничто уже неразличимо.

Я как раз вглядывался в яблоко с белым солнечным бликом на рубиновой шкурке, проверяя его на пригодность в пищу, когда понял, как все просто.

Мы могли сделать это три года назад. Сегодня была Ночь Пряток. Мы, надевая костюмы, прятались от своего бога, а он смотрел на нас. Чем более жуткий костюм, тем больше шансов, что бог не станет присматриваться, не заметит, кто в нем.

А того, кого не заметит бог, он наградит за победу в этом нехитром развлечении. Но чтобы все не было слишком просто, вместе с монстрами переодетыми, расхаживали в этот день монстры настоящие. Задача состояла в том, чтобы поиграть с богом. Испугавшийся, показавший себя криком, который дойдет до неба, проигрывал. Или умирал — было много таких историй, распространенных среди детей, поэтому не претендующих на абсолютную истину.

Мы слушали их с упоением и радостью, и Ночь Пряток была нашим любимым праздником.

Так вот, мама должна была уйти на вечеринку с подругами, а мы, особенно если возьмем с собой друзей, будем переодеты в костюмы, нас никто не узнает. Мы просто оставим Младшего у компаунда, и его заберут.

Хотя, конечно, эта идея пришла ко мне позже полезного — Младший знал наши с Хильде имена. И хотя он произносил их неразборчиво, эти имена были ниточками к нашей семье.

И все же я был уверен, что мы сможем объяснить ему все.

— Ты знаешь, — сказал я. — У меня здесь появилась такая идея! Такая идея! Просто невероятная идея!

— Мама будет очень тобой гордиться, — сказала Хильде и почесала нос. Несмотря на то, что я ее вовсе не впечатлил, вдохновение меня не покидало. Мы собрали яблоки, и я подсадил Хильде, чтобы она перелезла через забор.

Прежде, чем покинуть соседский двор, я помахал песику, все еще наблюдавшему за нами. Наверное, ничего интереснее наших визитов у него днем не происходило, так что он всегда был нам рад.

Когда мы пришли домой, мамы еще не было. Мы помыли яблоки и спустились в подвал.

— Младший! — сказал я. — У нас для тебя гостиницы.

Мы с Хильде вывалили перед ним яблоки. Он с пару секунд посмотрел на них, взял одно, понюхал, потряс его над ухом, словно бы это было шоколадное яйцо с игрушкой внутри, а затем вгрызся в него с жадностью, со звериной быстротой. Хильде протянула руку и погладила Младшего по голове. Он схватил ее за запястье, ладонью прижал к себе ближе.

Я сказал:

— Послушай, Младший, сегодня мы вытащим тебя отсюда.

Он поднял на меня глаза, светлые, мамины. Я подумал, надо же, мы ведь немного похожи. Я не понимал, какие чувства это у меня вызвало. Наверное, мне стало страшно, что в таком же состоянии мог бы быть и я. Эмпатия основана на эгоизме, моя Октавия, на умении вообразить себя кем-то.

Младший продолжал грызть яблоко. Он съел его вместе с огрызком и тонкой, горькой веточкой из него торчащей, принялся за следующее, продолжая смотреть на меня. Его неподвижные глаза в сочетании с постоянным движением рук и челюстей, пугали меня. Он внимательно слушал, но я не знал, понимает ли он меня.

— Сегодня мы отведем тебя туда, откуда тебя заберут люди. Они дадут тебе хорошее место. Теплый дом. Еду. Много еды.

Я прикоснулся пальцами ко рту. Иногда мне казалось, что жесты Младший понимает лучше, чем речь. Иногда казалось, что он не понимает ничего.

— Только ты должен пообещать, — сказал я. — Что ты не произнесешь наших имен. Никогда.

— Бертхольд, — сказал он. Я нахмурился, покачал головой. Тогда Младший сказал:

— Хильде.

— Все, — сказала Хильде. — Это конец.