Болтун

Младший засмеялся, и я подумал, что здорово получилось, что он одет как девочка. Теперь если нас встретит кто-то из своих, будут думать, что мы с девчонкой. Я взял с собой его сменную одежду, чтобы переодеть у компаунда и замести следы.

Конечно, я был по-детски испуган, как все любящие шпионские истории мальчишки, и преувеличивал интерес, который проявило бы к нам государство. Принцепсы представлялись мне всеведущими и вездесущими, только я мог обыграть их на их же поле, составив идеальный план.

Хотя мой план полнился дырами, я был уверен в собственной гениальности и волновался только о случайностях, из-за которых что-то могло пойти не так.

Свечи, расставленные по лесу, закончились, это значило, что мы выехали за территорию, на которой нам положено быть. В праздник невидимая граница стала видимой. Где-то далеко за нашими спинами слышалась музыка — многие устраивали вечеринки с коктейлями и танцами. Мы же, когда пересекли границу, остались совершенно одни.

Лес еще был густым, и я решил, что это самое лучшее место, чтобы переодеть Младшего обратно в мальчишку.

Мы остановились в рощице, я слез с велосипеда и привел Младшего в порядок. Он не сопротивлялся, только удивленно охал, когда с ветки взлетала какая-нибудь птица.

— Ты сегодня хороший мальчик, — сказала Хильде.

— Твоей наградой будет жизнь, которая нам и не снилась, — сказала Гудрун.

— Я думаю, дальше лучше пойти без великов. Если что нам пригодится маневренность, вдруг придется удирать.

— Да, генерал! — ответила Сельма. Все засмеялись, но тихо-тихо, и мы пошли вперед, в запретный для нас мир. Сельма не оставила свой мешочек со сладостями в корзинке велосипеда и одну за одной поедала конфетки, оставляя за собой дорожку из фантиков.

— Ты издеваешься? — спросил я.

— Что? Нас по ним найдут?

— Да!

Хотя я, конечно, слабо представлял, как именно. Сдается мне, я сильно преувеличивал дедуктивные способности твоих собратьев.

Сельму мое замечание не остановило, только она стала изобретательнее. В конце концов, я решил, что запрещать ей поедать сладости жестоко. Кроме того, она поделилась с Младшим.

Мы шли тихо, так что шуршание фантиков в руках Сельмы казалось оглушительным.

— Ладно, — не выдержал я. — Ешь, но хотя бы то, что без упаковки.

— Эй!

— И не возмущайся так громко!

— Тихо, — сказала Гудрун. — Вы производите больше шума, чем фантики. И не думаю, что принцепсы любят погулять по лесу вечерами. Так что успокойтесь, ладно?

— Не ладно, — сказала Сельма. — Чего он мне запрещает?

— Того, — сказал я веско. Как видишь, Октавия, в одиннадцать лет мои навыки лидера, были не на высоте.

Мы прошли мимо озера, поверхность его казалась стеклянной в эту спокойную, безветренную ночь. Младший остановился, замурлыкал что-то восторженное, бросился к воде, но я перехватил его.

— Нельзя. Купаться уже холодно и не до купания нам. Будешь теперь плавать в бассейнах, как принцепс.

— Даже не верится, что он принцепс, — сказала Гудрун. — Точно как мы же.

— Хотя не совсем, — добавила Сельма. В этом зазоре и была трагедия Младшего. Он не принадлежал нашему народу и не мог принадлежать своему.

Младший указал на озеро, Хильде сказала:

— Ну, ну. Там лягушечки. Потом посмотришь, ладно?

Она взяла Младшего за другую руку, и мы повели его дальше. Он переступал через палки и камни, с интересом наклонялся к ним, так что почти вис на нас. Я попытался вспомнить себя, когда я был совсем маленьким. Каждый листик, каждая пядь земли, всякий жучок вызывали у меня любопытство, удивление и восторг. Я еще не знал, что в мире бывает выброшенная упаковка от замороженного пирога с яркой клубникой на толстом картоне, что бывает недокуренная сигарета с пятном помады на фильтре, что солнце может взглянуть на землю так, что отражение его взгляда, маленький световой кружок, прилепится ко мне, так что я проснусь раньше, чем хотел бы. Все это было потрясающим — узнавать, секунда за секундой, мир, в который меня привели. Понимать, что предметы не падают вверх, что если провести рукой по горячему — почувствуешь боль и жар.

Это потом, став взрослее, я понял, что реальность — хранилище потенциалов, что в ней возможно все и законы условны. Будучи совсем маленьким, я узнавал все, что мог о доступном мне тогда мире, еще не понимая, насколько он сложно устроен и как бесконечно изменчив.

Как и все маленькие дети, я плакал, когда мир меня обижал меня, делал мне больно с помощью острой колючки или сломанной игрушки, и смеялся, когда мир удивлял меня.

Потому что он был огромен, и каждый день я узнавал нечто новое. Младший знал свой мир, каждый его уголок был изведан, изучен, классифицирован его здоровым, но запертым в четырех стенах разумом.

Теперь Младшему открылось, что место, из которого мы приходим и куда мы уходим каждый день огромно, и мне кажется, в тот день он на нас обижался. Может быть, он думал прежде, что мы живем в таком же помещении, как и он, приходим оттуда и туда уходим.