Бомба для дядюшки Джо

«… буквально в течение двух дней мы получили ответ из ГКО о том, чтобы уполномоченный ГКО немедленно организовал работы по использованию атомной энергии».

Стало быть, выходит, что человек, с которого всё началось и есть Степан Балезин.

Но так ли это?

Ведь Сталин, как известно, никогда не принимал окончательного решения по важным государственным делам на основании одного случайного разговора или прочтения одной единственной записки.

У председателя ГКО было множество других источников информации, в том числе и по урановой теме.

Сталин наверняка обсуждал этот вопрос с Лаврентием Павловичем Берией.

Интересовался мнением главы армейской разведки Алексея Павловича Панфилова.

Расспрашивал и Ивана Ивановича Ильичёва, который в августе 1942 года сменил Панфилова на посту начальника ГРУ Генштаба Красной армии.

Но ни Берия, ни Панфилов, ни Ильичёв мемуаров не оставили. А свято место, как известно, пусто не бывает. Вот и появились многочисленные «инициаторы» и «застрельщики» советского Атомного проекта. Среди них — уже известный нам Г.Н. Флёров, засыпавший своими письмами руководство страны, и Л.Р. Квасников, стоявший во главе научно-технической разведки наркомата государственной безопасности… Были и другие претенденты в «самые первые».

Секретное «Распоряжение» правительства

Итак, осенью 1942 года Сталин принял, наконец, решение по «урановой проблеме». И дал соответствующее распоряжение.

Кому?

Одному из своих ближайших соратников.

В то время вторым человеком в стране Советов был Вячеслав Михайлович Молотов, бывший глава правительства, ставший перед самой войной народным комиссаром иностранных дел. Ему вождь и поручил разобраться с урановыми делами.

Молотов, как мы знаем, в физике не был силён. Поэтому он стал искать, кому бы передать сталинское поручение. Единственным из членов ГКО, кто изучал химию, а стало быть, мог отличить один атом от другого, был Кафтанов, стоявший к тому же во главе Научно-технического совета при ГКО. Молотов вызвал его и дал указание подготовить проект соответствующего распоряжения.

Кафтанов, в свою очередь, привлёк к этому делу вице-президента Академии наук А.Ф. Иоффе и вместе с ним и с группой своих помощников принялся сочинять текст секретного документа.

Вскоре документ был готов. Он получил номер — 2352сс (буквы «сс» означали «совершенно секретно») и 28 сентября 1942 года был представлен Сталину.

Сегодня этот день считается днём рождения российской атомной отрасли, хотя ни о какой «отрасли» речь в Распоряжении ГКО не шла. Оно всего лишь предписывало:

«Обязать Академию наук СССР (акад. Иоффе) возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путём расщепления ядра урана и представить Государственному комитету обороны к 1 апрелю 1943 года доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива».

И всё!

Ничего более от Академии наук не требовалось.

Поэтому далее в восьми пунктах Распоряжения перечислялись мероприятия, которые, по мнению руководства страны, должны были обеспечить выполнение важного правительственного задания. Документ скреплялся подписью:

«Председатель Государственного комитета обороны И. Сталин».

Таким образом, учёных просили всего лишь дать ответ. Прямой и неукоснительный. «Да» или «нет»? «Возможно» или «невозможно»?

На все раздумья и опыты-эксперименты (если таковые потребуются) отводилось шесть месяцев.

Но вернёмся к Распоряжению ГКО № 2352сс.

Есть в дате его подписания одна небольшая нестыковка. Документ подписан за неделю до того, как к вождю поступила самая главная «урановая» бумага — «совершенно секретный» документ за № 1720/б. Он был подписан народным комиссаром внутренних дел Союза ССР Берией 6 октября 1942 года. На документе — пометка: «Разослано т. Сталину, т. Молотову». Содержит это «главная бумага» не только подробный анализ того, как обстоят дела с ураном за рубежом, но и не менее подробные рекомендации:

«Исходя из важности и актуальности проблемы практического применения атомной энергии урана-235 для военных целей Советского Союза, было бы целесообразно: