Бомба для дядюшки Джо

«Мария Николаевна Харитон рассказывала, как в 1942 году после севастопольской эпопеи, увидев Курчатова с бородой, она спросила его:

— Игорь Васильевич, ну к чему такие украшения из допетровских времён?

Он шутя продекламировал две строчки из популярной военной песенки:

— Вот ужо прогоним фрицев, будет время, будем бриться…

Вскоре его стали называть Бородой, а иногда — князем Игорем. Чем-то неуловимым его облик напоминал былинного богатыря, русского красавца-князя».

Вот этому весёлому бородачу, успевшему стать неплохим специалистом по размагничиванию кораблей, осенью 1942 года Иоффе и поручил разобраться с «урановой проблемой», назначив его начальником «специальной лаборатории атомного ядра». Она была организована при Академии наук и состояла всего из одиннадцати человек.

Георгий Флёров, который тоже стал её сотрудником, вспоминал:

«Начиная работу, мы были нищие и, пользуясь данным нам правом, собирали из остатков по воинским частям и в институтах Академии наук необходимые нам вольтметры и инструмент».

Это было действительно так. Хотя кто-то вправе воскликнуть:

— Не может быть! Оснащение атомной лаборатории приборами и инструментами было особо оговорено в Распоряжении ГКО! А его подписал сам Сталин!

Да, Распоряжение ГКО предписывало выделить учёным «… сталей разных марок 6 тонн, цветных металлов 0,5 тонны, а также… два токарных станка». Кроме этого Наркомату внешней торговли поручалось «… закупить за границей по заявкам Академии наук СССР для лаборатории атомного ядра аппаратуры и химикатов на 30 тысяч рублей». Главному управлению гражданского воздушного флота надлежало «… обеспечить к 5 октября 1942 года доставку самолётом в г. Казань из г. Ленинграда принадлежащих Физико-техническому институту АН СССР 20 кг урана и 200 кг аппаратуры для физических исследований».

Составители Распоряжения, подписанного Сталиным, видимо, полагали, что физики, которые станут готовить доклад вождю, будут обеспечены по максимуму.

Однако Курчатов, узнав, что все исследования ему предстоит вести с помощью двух токарных станков и шести тонн стали, наверняка приуныл основательно. Но что он мог поделать? Время было горячее — немцы стояли под Сталинградом! Приказ ГКО следовало выполнять, то есть готовить к указанному сроку «урановый» доклад. Поэтому пришлось засучивать рукава и приниматься за работу.

Анатолий Александров сразу заметил тогда, как сильно изменился Курчатов:

«Хотя его стиль поведения, общения с людьми был такой же, как и раньше, но чувствовалась происходящая в нём глубокая душевная перестройка При его крайне развитом чувстве ответственности за дело новая задача легла на него огромным грузом».

В это время за океаном тоже делали выбор. Искали достойную кандидатуру на пост научного руководителя атомного проекта. Лесли Гровс, командовавший этим делом, сначала хотел поставить во главе физиков-ядерщиков Нобелевского лауреата Эрнеста Лоуренса, но тот по целому ряду причин отказался. Тогда выбор пал на 38-летнего физика из Калифорнийского университета Роберта Оппенгеймера. В октябре 1942 года Гровс предложил ему стать научным руководителем «Манхэттенского проекта». Оппенгеймер ответил согласием.

В ту пору советский атомный проект возглавлял человек, статус которого был намного значительнее, чем у американца Лесли Гровса — Вячеслав Молотов. Но он лишь считался руководителем, потому как забот у него было (важных, ответственейших — государственных) невпроворот.

Следующим по значимости шёл Абрам Иоффе, у которого дел тоже было предостаточно.