Бомба из прошлого

Чертова бомба. Моленков поймал себя на том, что испытывает к ней странное, теплое чувство, едва ли не нежность. Они несли ее легко, словно не ощущая веса. Он посветил фонариком. Бомбу положили в лодку. Прощания не было — ни рукопожатий, ни объятий, ни поцелуев. Они ушли, и с ними ушла мечта.

— Ты как, Яшкин, без ботинка обойдешься?

— Обойдусь, — прохрипел Яшкин. В темноте ревел Буг. — Может, через недельку узнаем, что денежки уже переведены.

— Может, и переведут. Я хочу домой.

Они повернулись и, не оглядываясь, шагнули в лес.

* * *

В нескольких футах от берега Лоусон выпрямился во весь рост. Рядом с ним Стрелок поднял винтовку и приник к апертуре прицела. Ожидание закончилось. Теперь Лоусон знал главное: цель на борту. На фоне посеребренного лунным светом потока лодка с двумя фигурами казалась неясным темным пятном. За спиной у него приглушенно переговаривались члены команды. Он уже предвкушал триумф: как пройдет с трофеем — разумеется, после соответствующей проверки на радиоактивность — по коридорам ДВБ, как покажет бомбу в своем отделе, а потом поднимется с ней на лифте, занесет в кабинет Петтигрю и выпьет с ним за успех. Да, он позволил себе немного помечтать.

Лодка с агентом, русским и грузом медленно, дюйм за дюймом, ползла к берегу. Привязанная к корням веревка дрожала от напряжения. Перебирая руками, двое мужчин тащили суденышко поперек реки, и Лоусон представлял, как напряжены их тела, каких усилий стоит им эта переправа.

— Ну, что у них там?

— Пока у них там все в порядке, мистер Лоусон.

— Повторяю для полной ясности. Объект выходит на берег, мы его валим и берем.

— Понял, мистер Лоусон.

— В случае сопротивления стреляй на поражение.

— Да, мистер Лоусон.

Оставалось только жалеть, что здесь нет Клипера Рида. Вот бы кто порадовался. Лодка дошла уже до середины реки, и, наблюдая за ней, Лоусон думал об отмщении.

* * *

Веревка обжигала ладони. Руки как будто отваливались от плеч. Кэррик был выше Ройвена, и основная нагрузка приходилась на него.

Он стал доверенным Ройвена, рассказавшего ему о концентрационном лагере и побеге. Стал избранным Ройвена, потому что другие крысы сбежали. Стал телохранителем Иосифа Гольдмана, отмывавшего грязные деньги. Он, Джонни Кэррик, был также офицером отдела тяжких преступлений. Он приносил присягу. Колени прижимались к грузу, оружию огромной смертоносной мощи. Держась за веревку одной рукой, он достал из кобуры пистолет и окликнул Ройвена. Светила луна. Он поднял пистолет так, чтобы его было видно. Помахал им перед глазами Ройвена и бросил. «Макаров» ударился о воду с фонтанчиком белых брызг и исчез. Кэррик снова ухватился за веревку обеими руками и потянул к черной стене берега. Возле дерева вроде бы стоял человек, но, может быть, ему это только показалось. В какой-то момент там же блеснула сталь ствола.

— Вы слышите? — крикнул он.

— Не кричи. Конечно, слышу.

— Я лгал. Пришло время правды.

— Что?

— Правда в том, что я — полицейский. Я работаю на контрразведку. Моей целью был Иосиф Гольдман. Я приехал сюда, чтобы выдать вас.

— Нет, Джонни, нет… только не ты. — Нотка отчаяния переросла в крик, напоминавший и крик совы, и скрип трущихся под ветром одна о другую веток. — Не может быть. Скажи мне, что это неправда!

Они достигли середины реки, где сила течения была наибольшей, как и нагрузка на руки, плечи и ноги. Лодка задрожала и попыталась развернуться. Что-то ударило в борт, и она накренилась, хватила воды, но выпрямилась. Он тянул и тянул, и берег дюйм за дюймом приближался.

— Это правда. На берегу вас арестуют. Люди, которые следили за вами, уже ждут. Я сдам вас им. Этого бы не произошло, если бы не бомба. Сэр, я все понял насчет лагеря, и очень вам сочувствую.

Крик разрезал ночь и перекрыл рев Буга.

* * *

— Мы ничем им не обязаны. Ложь и обман. Офицер на лошади говорил, что их отправят на восток. Это была ложь. Другой, в белом халате, притворялся врачом, но отводил их в газовые камеры. Тот, кто вывел их из лагеря, кого они считали посланцем Бога, бросил их и ушел, обманув их доверие. Ребенок, увидевший их в лесу, рассказал о них своему отцу. После всего сделанного никто никому ничего не должен.