Бонапарт. По следам Гулливера

– Все могло закончиться намного хуже, – ворчал камердинер, – если бы Вы, Ваше Величество, подхватили пневмонию. Без доктора О’Мира эти британские коновалы уже давно свели бы Вас в могилу…

– Уж это точно, – ухмыльнулся Наполеон. – Сейчас ирландца здесь особенно не хватает, ведь он был непревзойденным знатоком врачевания. Да и поговорить с Барри, по правде, было о чем. Славный был малый…

– А Вы, сир, теперь должны быть особенно осторожны, – продолжать гнуть свое Маршан. – Ведь, случись пневмония, нам и обратиться-то не к кому: все доктора-британцы – шпионы проклятого губернатора! А простуда для Вас чрезвычайно опасна. Императрица Жозефина, как Вы знаете, умерла от простуды, бедняжка… Откуда ей было знать, что невинная с виду прогулка с русским царем на майском ветру в Мальмезонском парке закончится для нее столь плачевно[205].

– Ступай, Маршан, – нахмурил брови Бонапарт. – Сегодня ты мне не нужен…

Нет, этот Маршан стал просто несносным! Как он не может понять, что любое упоминание о Веллингтоне, Блюхере или этом зазнайке русском царе, которому лавры Александра Великого, по-видимому, никогда не дадут покоя, вызывало у него зубную боль. Воспоминания об этих недругах чреваты ухудшением самочувствия. Они, эти неприятные воспоминания, словно сыр для зловредной «крысы», которая будто обезумела…

Особенное нервировали мысли о русском царе Александре. Из-за него, по сути, все и началось. То падение в пропасть, откуда выбраться и стать на ноги по-настоящему уже не получилось. Как ни крути, Наполеон до похода в Россию и Наполеон после ужасного разгрома от русских – это почти совсем другой человек. Побитый полководец навсегда теряет лицо. Впрочем, как и веру в свои возможности. Но беда не в этом – беда в другом: к такому военачальнику навсегда пропадает вера солдат; в их сердцах поселяется сомнение. И это необратимо. Подобное явление как снежный ком: чем дальше – тем больше. Следовательно, побитый – уже изначально мертвец. И Бонапарт об этом прекрасно знал, хотя был уверен: к нему это не имело никакого отношения! Но, как оказалось, имело. Наполеон ошибся. Он, как выяснилось, такой же, как все. И в этом крылась величайшая трагедия!

Обиднее всего было другое. Наполеон, этот великий полководец, оказался бит, с его точки зрения, полным бездарем, каким являлся русский царь. И это при том, что Александр даже и не воевал – он убегал! Убегал, как загнанный заяц при виде волчьей стаи. А в итоге оказался «освободителем Европы». Хорош «освободитель»! Ну не насмешка ли судьбы?! Так что ничего удивительного, что любое упоминание о русском императоре у Наполеона вызывало обострение всех его недугов.

В такие минуты, когда Бонапарт уходил мыслями к Московской кампании, «крыса» внутри него буквально бесновалась…

* * *

…Все неожиданно перевернулось с ног на голову. Еще совсем недавно (по меркам Вселенной – мгновение назад!) Наполеон буквально жаждал сражения с русскими варварами, которые, руководимые хитрым одноглазым стариком[206], все ускользали и ускользали. Приходилось догонять и рубить арьергарды. Догонять – и рубить, догонять – и рубить…

Но рубили и русские. В результате этих стычек (именно – стычек, а не сражений!) тысячи солдат войск коалиции выбыли из строя еще в начале военной кампании; причем больше половины – в числе раненых. Ткнул казак пикой в бок – и поминай как звали: нет больше бравого французского гусара – пусть и не убит, но какой с него прок, с раненого?..

Бородино закончилось ничем. То обстоятельство, что русские, отступив, оставили поле сражения за французами, ни о чем не говорило. Даже взятие древней столицы Москвы, как оказалось, обернулось пшиком. Эти варвары взяли да и сожгли свой огромный купеческий город. Гунны! Хотя… Хотя и французы в Москве вели себя так, что не уступали, пожалуй, ни гуннам, ни галлам (предкам, между прочим), разграбившим Рим. Но это не их, французов, вина, что пришлось играть по чужим правилам. Русские сами виноваты – ведь это они навязали игру без всяких правил. Спалили город, обложили со всех сторон, оставили коалицию без хлеба и фуража… И за содеянное пришлось отвечать…

Французы увозили из Москвы все, что можно было увезти, унести или надеть на себя. Все остальное более-менее ценное уничтожали. Наполеон был не против: не так уж много получили его доблестные солдаты за все лишения, которые им пришлось перенести, чтобы занять этот варварский город. Взамен же – одни головешки! А потому, когда кто-то предложил с кремлевской колокольни Ивана Великого, самой высокой во всей округе, спилить золоченый крест, возражать не стал: крест будет установлен в Париже, на куполе Дома инвалидов.