Бонапарт. По следам Гулливера

Наполеон тяжело дышал. Последние дни его окончательно вымотали. Нервы ни к черту! Еще немного, и он расстрелял бы этого баварца (или гессенца – не все ли равно!) собственноручно. От подобных мерзавцев следовало избавляться еще там, в Германии…

– Ну, а вы? – повернулся Император к Нарышкину. – Вы, как мне доложили, сын камергера? С вами все понятно, служить Отчизне – ваш долг. Вы – храбрый человек. Но почему служите таким вот, как этот? – показал он на генерала Винцингероде. – Служите своему народу, русским людям…

Пленных увели.

К счастью, генералу Винцингероде удалось-таки доказать французам, что никакой он не гессенец, а из прусского рода. Это и спасло ему жизнь. Обоих пленников отправили в качестве военнопленных в Европу…

* * *

С началом отступления Наполеон сильно изменился – он стал циничен и жесток. Русские оказались варварами! А с варварами – и разговор такой же! Отступающая французская армия приносила местному населению смерть, разорение, бесчисленные лишения и много горя. Целые селения (даже города, не говоря уж о деревнях), через которые уходили французы, беспощадно сжигались. Боровск, Верея, Вязьма… От старинных русских городов, с их православными храмами, с изумительными маковками колоколен, ухоженными улочками и скверами, создающими неповторимый славянский колорит, – от всего этого оставались пепелища. Грабежи, погромы и самосудные расстрелы стали обыденностью. Доходило до зверств…

Так, оторвавшийся вперед от основных сил генерал Чичагов, подскакав со своим отрядом к оставленной неприятелем Вязьме, с удивлением обнаружил в горящей церкви запертых русских пленных и раненых, которых французские солдаты специально заперли перед тем, как поджечь храм. Триста несчастных еще были живы и не могли поверить своему случайному спасению…

После Вязьмы началось страшное: стало холодать. 21 октября (2 ноября) выпал первый снег.

Привыкнуть можно ко всему, даже к одиночеству. К холоду – никогда! Холод – безжалостный убийца. Если не укрыться, холод уничтожит любого, причем быстро. Но перед тем, как это случится, человеку, оказавшемуся без защиты и еды, предстоит пройти (кому дольше, кому быстрее) стадию медленного умирания, не менее мучительную. Имя этой муки – голод. Холод и голод – два близнеца-брата; оба – разбойники с большой дороги. Именно эти разбойники поздней осенью 1812 года встали на пути отступающей французской армии. И участь несчастных наполеоновских солдат окажется намного ужаснее погибших в сражениях…

Тем не менее первые дни пути до Смоленска пока напоминали нечто вроде марша. Император и его гвардия двигались в авангарде. Пройдя Вязьму, 21 октября (2 ноября) французы уже были в Семлеве; 24 октября (5 ноября) – в Дорогобуже. 27 октября (8 ноября) 1812 года отступающая армия Наполеона Бонапарта вошла в Смоленск.

Генерал Ермолов: «До села Семлево, не сделав выстрела, мы взяли более тысячи пленных с несколькими офицерами, большие обозы и много зарядных ящиков; пушки были разбросаны по всей дороге. Люди, не имея сил идти, оставались на дороге; единственною пищею их было лошадиное мясо. Но и того недоставало, ибо лошадей, которые могли еще двигаться, запрягали под артиллерию. Неприятель, отступая поспешно, днем не останавливался, а ночью отдыха не давали казаки… Лошади приходили в изнурение от недостатка фуража, и всякий день доставалась нам часть артиллерии и обозов».

Смоленск французам казался некой конечной точкой долгих испытаний, где можно будет передохнуть, хорошо выспаться и поесть. Но в выжженном минувшим летом городе практически не оказалось никаких припасов. И это раз. Второе: после Смоленска стало существенно подмораживать. Когда отступающие добрались до Ельни, уже везде лежал снег. Днепр стоял подо льдом. Кое-как голодная армии дошла до Борисова. Там-то и ударили первые сильные морозы. Вместе с морозами для большинства французских солдат наступил настоящий голод.

Из письма Алексея Воейкова поэту Державину от 31 октября (12 ноября) 1812 года из Ельни: «…Голод вынудил их не только есть палых лошадей, но многие видели, как они жарили себе в пищу мертвое человеческое мясо своего одноземца… Смоленская дорога покрыта на каждом шагу человеческими и лошадиными трупами».