Боно. Удивительная история спасенного кота, вдохновившего общество

Единственное, что мне не нравится, – это массовое нашествие в туалеты во время антракта. В мире что-то идет не так, если мы способны распечатать сердце на 3D-принтере, но не можем организовать достаточное количество мест в женских туалетах.

«Счастливчик» был просто фантастическим. Когда в конце актеры вышли на поклоны, я стоя аплодировала, пока не онемели ладони.

– Что ты думаешь об этом? – спросила Лидия, когда мы влились в толпу, хлынувшую в фойе театра.

– Том Хэнкс великолепен, – ответила я. – Некоторые актеры не умеют переходить от телевидения к театральной сцене, но от него я глаз не могла оторвать.

Лидия прижала к себе программку и улыбнулась.

– Тебе это понравилось больше, чем «Книга мормона»? – спросила она.

А как могло быть иначе? В этой роли журналиста таблоида Майка МакАлари Том Хэнкс практически вышел из моего прошлого.

– Редакция газеты была жестким местом для женщины в семидесятые-восьмидесятые, – сказала я, опуская руки в карманы. – Те ребята, с которыми мы тогда работали, в наши дни сидели бы в тюрьме.

Я рассказала ей, как в первую неделю моей работы младшим репортером меня, восемнадцатилетнюю девчонку, редактор повел в бар и заявил, что собирается поиметь меня на заднем сиденье своей машины.

– И что ты сделала? – спросила она.

– Я была настолько молода и наивна, что рассмеялась ему в лицо.

Нора Эфрон, очевидно, имела тот же опыт в тот же период в Нью-Йорке и мастерски применила его в искусстве.

– Как ты думаешь, он все еще там? – спросила Лидия.

– Кто, Том? Он, наверное, за кулисами снимает грим. Мы можем увидеть его, если подождем у актерского входа.

– Правда?

– Он же должен как-то выйти из здания. Он даже может расписаться на твоей программке, – сказала я, вручая ей ручку.

К нашему разочарованию, мы обнаружили, что актерский выход заблокирован фанатами, поэтому мы перешли дорогу, чтобы наблюдать со стороны. При появлении импозантного силуэта по толпе прокатился вздох. Мы с завистью наблюдали, как звезда останавливается поболтать с людьми и подписать их программки.

– На сцене он, наверное, надевает парик, – сказала Лидия.

Я сняла очки и протерла их рукавом пальто. Она была права. Актер был лыс, как барракуда.

– Это не Том, – сказала я, прищурившись. – Это другой актер. Ты поняла, тот старик.

Мы наблюдали, как он растворился в толпе, анонимный, как мы все.

Мы ждали… и ждали. Том уже точно должен был снять свой грим. Толпа перед театром вела себя мирно, но становилась все больше. По ней прокатился ропот. Я повернулась и увидела, как десятка полтора конных полицейских выстроились в конце улицы.

Это были не миловидные пони, которых можно разоружить, поманив морковкой. Кони были невероятно высокие. Одной поклоннице Тома Хэнкса с больным коленным суставом они показались откровенно пугающими. Из их ноздрей вырывались белые облачка пара и растворялись в холодном ночном воздухе. Вспышки неоновых вывесок отражались в полицейских щитах.

– Пойдем, – сказала я.

Но Лидия делала вид, что не слышит. Я с тревогой наблюдала, как она перешла улицу и присоединилась к группе особо ярых фанатов перед актерским входом. Я окликнула ее, но она была в трансе. Я прислонилась к столбу и попыталась наслаждаться спектаклем. Каждый раз, когда из театра появлялась какая-нибудь фигура, толпа замирала в едином вдохе – чтобы выдохнуть, когда становилось понятно, что это не Том, а другой актер, жаждущий осыпать их своим шармом, как блестками.

Теперь я уже была целиком уверена, что Том выскользнул через заднюю дверь и сейчас отмокает в джакузи в своем отеле. К моему ужасу, ряд коней начал двигаться по улице в нашу сторону, наклонив головы, как будто пытаясь вспомнить свой список покупок на сегодня.

Люди начали расходиться. Я не могла решить, следует ли мне бежать по улице, чтобы найти Лидию, или продолжать идти по своей стороне тротуара в надежде, что она потом найдет меня. Прилив материнского инстинкта взял верх, и, как истинная суфражистка, я бросилась под блестящие копыта. Сердце выскакивало из груди; я схватила ее за локоть и повела в более тихую часть города.

– Я хотела повести тебя в какое-нибудь особенное место в последний вечер, – сказала я, когда мы остановились перед скромным зданием на Западной 44-й улице.

– Я не люблю джаз, – сказала она.

Я упрашивала ее отнестись к «Бердленду» без предубеждения. Клуб, названный в честь Чарли Паркера, волшебного альт-саксофониста, известного под прозвищем Берд (Птица), завоевал репутацию всемирно известного центра джазового искусства.

Едва войдя в помещение, выполненное в темно-малиновых тонах, я приняла крещение кул-джазом. Мы сели за маленький столик и заказали себе выпить, а квартет вливал ноты расплавленного золота в наши уши.

Краем глаза я наблюдала, как выражение лица Лидии меняется от «я не люблю джаз» к «мне и правда очень нравится». Ее внимание было сосредоточено на темнокожем пианисте, игравшем так, словно у него было четыре пары рук. После того как он исполнил импровизированное соло, она начала яростно аплодировать. Моя дочь влюбилась.