Бонжур, Антуан !

А через три недели, когда мы вышли из кино, она объявила: "Завтра полечу с вами". - "Сама напросилась?" - "Два раза ходила к Арсеньеву", похвастала она. "Ну и зря, - ответил я, - у нас же рейсы тяжелые". - "Я думала, ты обрадуешься. Хоть бы для приличия обрадовался". - "А чему тут радоваться? Ты это ты. А работа это работа". Она обиделась, и в глазах тоска сделалась. Я любил ее тоскливые глаза.

Тереза кончила разговор с Луи, бросила искоса изучающий взгляд на меня и пошла на кухню. Она шагала, не таясь, не думая о том, как она шагает, а это было как движение волны, которая накатывается и сейчас захлестнет. И над этой волной она, точно былинка на ветру, вот-вот надломится в талии, сама обернется волной.

Сейчас она уйдет, потом вернется с едой и еще раз появится, чтобы денежки получить. И все. Прощай, Тереза, я даже не поговорю с тобой, не узнаю, кто тебя обидел и отчего ты запечалилась.

Она принесла салат и бифштексы, однако не ушла на кухню, глянула на меня и осталась в зале, делая вид, будто поправляет вазочки на столиках. Женщины это сразу чувствуют, и, что бы там с ними ни творилось, они вступают в эту игру.

А я молчал как рыба. Мне только гадать: не такая, видно, она уж печальная, если вступила в эту игру, просто ей живется тут несладко, хоть и опрятно кругом, и бифштекс хорош. Да, место у нее небойкое. Прогорает Тереза, и не является за ней в эту глушь златокудрый принц, чтобы умчать ее за тридевять земель на реактивном ковре-самолете.

Заглядевшись, как она двигается, я неловко разрезал мясо и выронил нож. Соус пролился на брюки. Хорошо, что я был не в летной форме, а в спортивных брюках. Тереза обернулась. Я с виноватой улыбкой поднял нож, она подошла к столу, протягивая ко мне руку. Я отдал ей нож, бормоча слова извинения. Она прошла на кухню и вернулась, как волна накатилась, с новым ножом. Качнула шеей и снова уплыла.

Я взял в руки нож и глазам не поверил. Это был тот самый нож. С такой же дутой ручкой и такой же старый. И та же монограмма была на нем: сплетенные M и R.

Луи с наслаждением жевал мясо. Кажется, он даже не заметил нашу переглядку. Я потянулся к папке, которая лежала сбоку, и достал свой нож. Все завитушечки на обеих монограммах точь-в-точь сходились. Только мой нож чуть покороче, и выпуклость на дутой ручке чуть иная, но при чем тут выпуклость, монограмма-то одна, одна.

- Смотри-ка, Луи. - И положил оба ножа перед ним.

Луи сравнил ножи, то ли удивился, то ли не понял - покачал головой.

- Тихо, Луи, - сказал я, оглядываясь на дверь. - Надо узнать, как зовут хозяина этого пансионата? Только про нож пока молчок. Комплот, понимаешь?

Конечно же, ничего он не понял, а я, дурак, не сообразил, что он и не поймет. Едва я взял нож и спрятал его обратно в папку, как Луи поднял крик.

- Луи, Луи, - умолял я. - Комплот...

А Тереза уже показалась из кухни. В руках у нее флакон с жидкостью для вывода пятен.

Луи схватил мою папку и вытащил нож. Что он сказал, я не понял. Но догадаться могу. Примерно это было так: "Простите, пожалуйста, моего друга, но этот юный оболтус по ошибке положил ваш нож в свою сумку. Возьмите его, силь ву пле, обратно".

Тереза недоуменно взяла нож, и я увидел в ее переменчивых глазах мгновенный испуг, который она всячески старалась спрятать. Боже мой, отчего она так перепугалась?

Тереза покачала головой, видимо, сказала, что нож не их. Она как будто овладела собой, но испуг еще таился на дне ее глаз.

Я вскочил, с грохотом опрокинул стул и еще успел подумать при этом: надо его опрокинуть, так будет натуральнее. Луи удивленно глянул на нас и нагнулся, чтобы поднять стул.

- Простите фройляйн, - выпалил я по-немецки, потому что иного выхода уже не было. - Шпрехен зи дойч?

- Очень плохо, - ответила она.

- Тысяча извинений, милая фройляйн, - продолжал я взволнованно. - Мой друг не понял меня. Он ошибся и подумал, что это ваш нож, вы меня понимаете? Меня зовут Виктор, я только четвертый день в вашей стране, и этот нож принадлежит мне, вернее, не мне, а моему отцу. Ах да, я ведь еще не сказал вам о том, удивительная Тереза, что мой отец был здесь партизаном. Он погиб в Арденнах, а его нож я нашел в старой лесной хижине.

Тереза слушала сначала напряженно, потом с интересом, огромные глаза ее то и дело менялись, то удивление в них вспыхивало, то лукавинки, то пронзительная голубизна. Но тоска-то, тоска все время таилась в их глубине. А я вовсю разошелся, откуда только слова взялись.

И она под конец улыбнулась:

- О, вы есть Виктор. Это ужасно, что ваш отец погиб вдали от родины. Вы, наверное, приехали из Праги? - Видно, решила так из-за моего акцента.

- Да, очаровательная Тереза, я прилетел издалека, - что-то удерживало меня от того, чтобы открыться ей.

Луи пытался вставить слово, даже со стула приподнялся, но я остановил его движением руки. Тогда он сел и стал изображать молчаливую усмешку. А я продолжал: