Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

Что касается всевозможных и нередко многочисленных исключений и осложнений, то они должны тщательно изучаться в грамматике, но они не могут опровергнуть или взять под сомнение наличие общих (основных) значений, без которых существование самой грамматики было бы невозможно. Сочетания типа обилие крови или пара саней показывают, что грамматика, будучи самостоятельной системой языка, вместе с тем обязана считаться с лексикой, с семантикой тех или иных слов, которые она же организует в своей системе. Существительные типа обилие по своей семантике как бы не нуждаются в противопоставлении чисел, а существительные типа пара по своей семантике формируют особую разновидность числа. Однако слова такого образца, как ни интересны сами по себе, не могут опровергнуть общего (основного) значения самой категории грамматического числа, значения, отчетливо выраженного в подавляющем большинстве случаев, во многих национальных языках народов мира.

Если будут правы сторонники абсолютной относительности семантики грамматических категорий, тогда и грамматика перестанет существовать как грамматика и превратится в набор отдельных, бесконечно дробных категорий. Даже независимо от субъективных желаний сторонников абсолютной относительности грамматики, сами они разрушают те основы, на которых покоится грамматика[153].

4

Теория абсолютной относительности еще более настойчиво дает о себе знать в лексикологии и семасиологии. В свете этой теории значение слова рассматривается как сумма его сочетаемостей. Сторонники такой концепции утверждают:

«В плане чисто лингвистическом значение слова определяется его потенциально возможными сочетаниями с другими словами, которые составляют так называемую лексическую валентность слова»[154].

Аналогичное определение значения слова встречаем и у многих зарубежных исследователей лексикологии, разделяющих принцип абсолютной относительности самой категории значения[155].

На первых порах подобное «решение вопроса» сложной проблемы значения слова кажется простым и заманчивым. В самом деле: не надо раздумывать над соотношением между значением слова и понятием, над полисемией слова, над общим (основным) его значением и над значениями вторичными, зависимыми, производными. Подсчитать количество возможных сочетаний данного слова с другими словами и на этом поставить точку, заранее отбросив все «проклятые», сложные вопросы теории языка, которые при этом возникают. Весьма характерно, что подобное истолкование значения слова обычно именуется «чисто лингвистическим», как будто бы лингвистике и дела нет до больших проблем общей теории языка.

В действительности подобное толкование, несмотря на весь свой эмпиризм (сколько разных сочетаний – столько же и возможных значений), ничего собственно не решает. Остается неясным, почему одно слово допускает одни сочетания и не допускает другие (без предварительного выяснения самого значения слова), как влияют подобные сочетания на семантику слова, почему сочетания со словом, переведенным на другие языки, образуют иные сочетания, во многом несовпадающие с первыми и т.д. Определение значения слова, опирающееся на концепцию абсолютной его релятивности, ничего не разъясняет.

Надо строго различать два совершенно разных понятия: историческую изменчивость семантики слова и релятивистическую концепцию природы слова и его значения. Историческая изменчивость семантики слова уже давно была известна, в особенности в связи с успехами сравнительно-исторического языкознания.

Так, например, если не выходить за пределы языка нового времени: существительное личность на рубеже XIX в. еще не было синонимом слова индивидуальность и употреблялось чаще всего в уничижительном значении («никакая личность не должна быть терпима на службе»). Однако постепенное вовлечение самого слова личность в один ряд со словами индивидуальность, индивидуум в 20 – 30-х годах минувшего столетия, определялось общим развитием русской философской лексики в определенную историческую эпоху. Здесь обнаруживается понимание исторической подвижности лексики вообще. И здесь нет, разумеется, ни релятивистической концепции слова, ни релятивистической концепции языка в целом[156].