Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

Возникли и другие осложнения. Отрицая субстанцию (материю в широком смысле), некоторые интерпретаторы логики отношений ставили вопрос так, будто бы подобное отрицание – признак самой высокой науки, которая преодолевает эмпиризм старого знания и создает совсем другую науку, интересующуюся лишь абстрактными отношениями, освобожденными от «бремени» презренной субстанции. О таких многочисленных комментаторах логики отношений можно сказать словами Гегеля, что они защищают не роль абстракции в науке (эта роль действительно велика!), а роль дурных абстракций, мешающих видеть подлинные отношения, бытующие в каждой конкретной науке[145].

3

Обратимся теперь к тому, как только что изложенное истолкование логики отношений преломилось в практике филологии – в языкознании и, отчасти, в литературоведении. В этом плане весьма интересно, что некоторые зарубежные и отечественные теоретики нашего времени стали повторять положения, сформулированные в русской научной школе «Общества по изучению поэтического языка» еще в 20-е годы[146].

«Литературное произведение, – писал, например, в 1921 г. В.Б. Шкловский, – есть чистая форма: оно не есть вещь, не есть материал, а отношения материалов. Безразличен масштаб произведения… Шутливые, трагические, мировые, комнатные произведения, противопоставления мира миру или кошки камню – равны между собой»[147].

Даже если учесть стремление молодого тогда исследователя огорошить своих читателей («отсюда» кошка и камень) с помощью невероятного парадокса (этой страшной болезнью парадокса теперь страдают и некоторые более зрелые авторы), все же мысль книги ясна: изучаться должны только отношения, ради самих этих отношений. Как мы только что видели, аналогичный тезис через 30 лет стали защищать Л. Ельмслев и его последователи применительно уже к языковому материалу (не элементы языка, а лишь – только, исключительно – отношения между ними).

Проходит 10 – 15 лет и в нашем отечественном издании 1962 г. в тезисах одного из докладов читаем:

«Мысль о литературном произведении, как не материале, а отношении материалов… соответствует общепринятым в лингвистике со времен Соссюра представлениям о системе»[148].

Здесь вопрос ставится еще более категорически. Авторы этого тезиса стремятся создать впечатление, что «со времен Соссюра» вопрос о системе, которой будто бы совершенно безразличны элементы, ее образующими (материя языка), давно решен, причем решен однозначно. Авторы приведенного утверждения хотят лишь распространить этот, с их точки зрения бесспорный, тезис и на науку о литературе. Между тем в действительности все обстоит совсем иначе. И вокруг истолкования лингвистикой системы, будто бы лишенной всякого материального содержания, со времен Соссюра идет такая же острая теоретическая борьба, как и вокруг истолкования системы литературного произведения.

Еще до рождения теории относительности А. Эйнштейна (1905 г.) философское обоснование идеи относительности на рубеже нашего века стремился дать немецкий математик и философ, один из создателей феноменологии Э. Гуссерль (1859 – 1938). Он много сделал для построения науки о самой науке, для так называемого наукоученья. Уже в своих «Логических исследованиях» Гуссерль строго противопоставил естественнонаучное знание, как знание низшего уровня, и знание истинное (философское), как знание высшего уровня. В сфере этого высшего знания категория отношения выступает у Гуссерля как категория главная, центральная, определяющая построение самого подобного знания[149].

Хотя разработка теории абстрактного знания в начале нашего века имела большое теоретическое значение, но уже тогда возникала опасность одностороннего противопоставления «науки вообще» и материала каждой конкретной науки. В дальнейшем эта опасность стала еще более реальной у многочисленных последователей Гуссерля в разных странах. И здесь стали оформляться две методологически противоположные теории – теория частичной релятивности (при понимании объективности существования материи каждой науки) и теория абсолютной релятивности (при отрицании объективных свойств самой материи). Разумеется, обе эти теории не всегда находились под непосредственным воздействием гуссерлианства, но настойчиво они стали пробивать себе дорогу с начала нашего столетия (в зародыше их можно обнаружить и раньше).

В 1907 г., рецензируя книгу В. Чернышева («Законы и правила русского произношения»), И.А. Бодуэн де Куртенэ писал: