Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

Из сказанного, однако, не следует, что правильное истолкование социальной природы языка как бы автоматически обеспечивает столь же справедливое осмысление задач социальной лингвистики. Вопрос этот гораздо сложнее. Так, например, советских лингвистов давно объединяет марксистское понимание социальной природы языка, однако проблемы социальной лингвистики до сих пор освещаются ими весьма различно. Глубокое понимание социальной природы языка лишь создает благоприятные условия для столь же глубокого понимания социальной лингвистики, но само по себе первое условие отнюдь не гарантирует успеха второму условию. Движение от первого тезиса ко второму тезису оказывается сложным. Поэтому и среди советских лингвистов имеются различные интерпретаторы не только самого предмета социолингвистики, но и методов ее изучения.

К этому важнейшему вопросу я попытаюсь вернуться в процессе изложения конкретного материала, сейчас хочу обратить внимание на другое – на время возникновения социальной лингвистики.

Как только что было отмечено, возникновение социальной лингвистики в значительной степени определяется тем, о какой социальной лингвистике идет речь: о такой, которая стремилась опереться на марксистское понимание языка и общества или о другой области знания, которая прошла мимо важнейших положений учения Маркса и Ленина. Первая зародилась прежде всего в советском языкознании уже в самом начале 30-х годов, вторая – обычно связывается с именем французского лингвиста А. Мейе, но широкое развитие она получила лишь за последние 20 лет в некоторых зарубежных странах. Разумеется, обе эти по существу различные дисциплины соприкасаются в материале исследования, однако методологические позиции ученых, разделяющих ту или иную доктрину, оказываются принципиально иными.

Как пишут современные историки языкознания, сам А. Мейе считал себя родоначальником социальной лингвистики[217]. Однако при всем уважении к этому выдающемуся специалисту в области всех индоевропейских языков, автору многих капитальных конкретных разысканий, его толкование социальной природы языка было преимущественно декларативным. Так, например, Мейе неоднократно подчеркивал, что задача историка каждого языка заключается в том, чтобы установить, в

«каком соответствии находится социальная структура общества, говорящего на данном языке, и структура языка этой же эпохи»[218].

Свою книгу о латинском языке он начинает с утверждения, что

«политическая история Рима и история римской цивилизации должны объяснить нам историю латинского языка»[219].

Однако ни в этой монографии, ни в других своих публикациях А. Мейе нигде так и не показал, как следует понимать отмеченную им зависимость. На страницах его книг история языка совершается сама по себе, а история народа, говорящего на этом языке, лишь упоминается для соблюдения общего «социологического фона». Читателю самому предоставляется возможность размышлять или не размышлять на тему о том, какая здесь может существовать зависимость между лингвистическим и социальным «рядами». И хотя самому Мейе так и не удалось в своих книгах показать взаимодействие подобных рядов, все же важно, что он отчетливо понимал всю серьезность и принципиальность подобной проблемы.

Для немарксистской лингвистики такое понимание социальной природы языка было характерно вплоть до начала 60-х годов нашего столетия, когда возникли новые лингвосоциологические проблемы, расширившие круг наблюдений ученых. Впрочем, в методологическом плане здесь, как мы увидим дальше, почти ничего не изменилось.

Иначе складывалась история социальной лингвистики у нас в стране. Интерес к социальной природе языка, ярко выраженный уже у выдающихся русских филологов конца XIX или начала XX в. (у А. Потебни, А. Шахматова, Л. Щербы и др.), после Великой Октябрьской революции 1917 г. заметно расширяется и углубляется. Новое осмысление социальной природы языка возникло, однако, отнюдь не сразу. Работы советских лингвистов 20-х годов еще мало самостоятельны в этом плане.

В небольшой книге Р.О. Шор «Язык и общество» прямо сообщается:

«Задача предлагаемого очерка – изложить в доступной для русского читателя форме новейшие достижения западноевропейской мысли в области социологии языка»[220].