Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения

А ещё больше даже не опасений, а страхов (так и вспоминаются сказочные «семь страхов») вызывала у номенклатуры возможность соединения Энергии, растущей и устремлённой в будущее социальной группы научно-технических работников, с Идеей или идеями – иными, чем переживающая очевидный кризис косная официальная идеология, особенно с учётом проявившегося к ней отношения населения и в 1967, и в 1970 гг. (празднование 50-летия Октября и 100-летия со дня рождения Ленина, сопровождавшееся появлением обилия анекдотов о революции и издевательских – об Ильиче). У технократов идеологии, настоящей идейной основы не было, они апеллировали к науке, тогда как у державников-неопочвенников она была. И связана она была с русской традицией. Технократический посткапитализм на основе русской национальной идеологии – кошмар не только для советской номенклатуры, но и для капиталистического класса Запада, особенно если учесть имманентную вне– и антикапиталистичность русских, русской социальной истории и традиции, резко противостоящей не только паре «протестантизм – иудаизм», но и католицизму.

В этом плане экуменизм части верхов РПЦ прекрасно вписывается в стремление части советской, а затем и постсоветской верхушки к интеграции в мировой капитализм в качестве одного из средств, путей и идейных обоснований такой интеграции. По-видимому, экуменизм для верхушки РПЦ может выполнить ту же функцию преодоления православия, какую для советской номенклатуры выполнил либерализм как средство преодоления советской коммунистической идеологии; кстати, связь между экуменизмом и либерализмом очевидна. Отсюда же отношение «чиновников от веры» РПЦ и к староверам, и к представителям ведической религии, т. е. исходно русской традиции, остатки которой изгоняла из православия реформа Алексея – Никона. Но это к слову.

Либеральное западничество шестидесятников и диссиды не очень пугало номенклатуру и в силу ограниченного ареала влияния, и в силу слабости и неукоренённости в русском населении (тем более что многие представители ориентировавшегося на Запад как шестидесятничества, так и диссиды были евреями), и в силу его связей с «истеблишментом», прикормленности его представителей властью. В этом плане либерально-западническая публика могла оказаться и оказалась отчасти попутчиком, отчасти союзником (в роли полезных идиотов) на пути советского «трёхчлена» (часть номенклатуры, часть спецслужб, часть теневиков) в его «светлое постсоветское будущее». Повторю: значительно большую опасность представляли неопочвеннические идеи и настроения, тесно связанные с русской традицией, историей, с огромной массой населения, с архетипами русского этнического сознания, к счастью, так и не перемолотого XX веком. Национальные идеи, «русизм», как сказал бы Андропов, в качестве идеологии передового научно-технического отряда трудящихся – это была интуитивно ощущаемая угроза, страх перед которой и выразил бедолага Яковлев своей статьёй. Бедолага, потому что выдал статью – и это была его служебная ошибка – не по команде начальства, т. е. не по чину, а по велению карьеристского сердца, так сказать, «от чувств-с» по поводу возможного промоушена, являвшегося ему в мечтах как образ дымящейся куриной ножки голодному Буратино. Забыл он, а, может, и не знал гаршинскую историю про лягушку, которая с криком «Это я! Это я придумала!» полетела вверх тормашками и «бултыхнулась в грязный пруд на краю деревни». Яковлев приземлился удачнее – в Канаде.

Негативно-настороженное отношение к писателям-деревенщикам, которую и власть, и либералы автоматически относили к «русской партии» было не только идеологическим (если о русском мужике Белинский говорил, что тот не религиозен, а суеверен, то о типичном номенклатурщике можно сказать: он не идеологичен, а суеверен, т. е. верит всуе – во всё, что гарантирует карьеру), но и нутряным, шкурно-классовым. Негативное отношение и к национальной традиции, и к патриархальному крестьянству было общим для либеральнозападнического сегмента совинтеллигенции и большей части официальной власти (хотя в ней были также и те, кто симпатизировал «деревенщикам» и русской традиции – не много, но были).

Обусловлена эта общность была по меньшей мере тремя факторами/причинами. Во-первых, это было связано с идеологией марксизма – западной по происхождению, созданной русофобом – из песни слов не выкинешь – Марксом.