Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения

Именно крестьяне, выбрав большевиков как наименьшее зло, обеспечили им победу в гражданской войне, а затем прокатившейся по стране волной крестьянских восстаний вынудили «революцию комиссаров» развернуться в сторону НЭПа. После этого режим почти десять лет жил с опаской быть захлёстнутым крестьянским морем и поэтому, как только встал на ноги, материально-технически, и разделался с «левым» и «правым» уклонами, провёл вторую фазу городской «революции комиссаров» – антикрестьянскую, в виде коллективизации, уничтожившей крестьянство как класс. Эта революция победила, но печать подозрения по отношению к крестьянству, неприязни к нему у советского режима осталась, особенно если учесть, что большая часть советского руководства принадлежала к слою, представители которого уже перестали быть крестьянами, но ещё не стали горожанами. Как заметил по поводу советской номенклатуры Э. Неизвестный, это были люди, которые выбежали из деревни, а до города не добежали. То есть физически – добежали, а социокультурно – нет. Маргиналы, как известно, всегда свысока и подозрительно относятся к среде, из которой вышли (это хорошо показал в своих произведениях Н.С. Лесков, долго весьма нелюбимый советской властью писатель).

Вообще XX век был веком великих крестьянских войнореволюций – Мексика, Россия, Китай, Вьетнам, Колумбия (причём они вспыхивали даже там, где до этого их в течение всей истории не было – те-линганское восстание 1947–1951 гг. в Индии). Однако во всех этих событиях был элемент, которого до XX в. не было и который и превращал крестьянские восстания и войны в войнореволюций – это роль городских агитаторов; в русском, китайском и вьетнамском случаях эти агитаторы были коммунистами.

Великие революции первой половины XX в. – это революции двух потоков, «сдвоенного центра» – коммунистического (социалистического городского) и крестьянского (деревенского). Дж. Скотт называет это «революцией крестьян» и «революцией комиссаров». На каком-то – раннем и кратком этапе – их цели невольно, чаще по негативу, отрицанию совпадали. Однако затем, чтобы удержаться у власти, одни победители – комиссары – должны подмять других – крестьян – сразу или постепенно, на время отступив, чтобы потом ударить «с носка» и установить ещё более жёсткий социальный контроль, чем раньше, при «старом режиме». Как в момент введения НЭПа в 1921 г. обещал Ленин, большевики, власть, ещё вернутся к террору, в том числе к террору физическому. Как обещал, так и сделали во время коллективизации – при всей необходимости и неизбежности этого процесса не только для сохранения режима, Системы, но и для выживания русского народа в условиях XX века.

У городской революции и крестьянского восстания были не только разные цели, но и разные векторы и ценности. Однако тактически в лозунге «землю – крестьянам» две революции на определённом хроноотрезке совпали. При этом именно в марксизме (и особенно в русском марксизме, мужавшем в борьбе с народниками) отношение к крестьянству было особенно негативным («идиотизм деревенской жизни» и т. п.). После победы революции на это наложились сначала страх перед «русской Вандеей» (и гражданская война его подтвердила), а после победы в «гражданке» – и вплоть до середины 1930-х гг. – страх провозгласивших отмену частной собственности городских революционеров, которых в сельской стране может поглотить мелкособственническое крестьянское море, «море-окиян» «мелких хозяйчиков». Альтернативой этому поглощению могло быть только осушение «окияна-моря» – раскрестьянивание, уничтожение крестьянства как класса, который большевики обозвали «мелкой буржуазией» и который в 1910-е гг. продемонстрировал свою силу в сопротивлении столыпинской реформе и в гражданской войне.

Необходимо, однако, отметить, что коллективизация, раскрестьянивание диктовались не только краткосрочными императивами сохранения коммунистической власти в крестьянской стране. Трудно сказать, насколько большевики отдавали себе в этом отчёт, но в их действиях присутствовал долгосрочный, вековой императив, обусловленный логикой развития русской власти как особого субъекта в особой исторической системе.