Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения

Суть в том, что обеспечивавшие социальный контроль и эксплуатацию властные технологии всех крупных структур русской власти, будь то Московское царство, Петербургская империя или СССР, привносились извне, были заёмными: ордынская, византийская, западная бюрократическая, западная антикапиталистическая. Со временем они русифицировались, превращались в русские властные технологии – русская жизнь утрамбовывала и перемалывала их, делая своими до такой степени, что исходная форма исчезала, оставался разве что социальный геном, почти растворённый то в московской системе, то в послеекатерининском самодержавии, то в «социализме в одной, отдельно взятой стране». Однако на стадии возникновения и оформления той или иной структуры власти заёмные технологии играли большую роль и обрушивались на население как чужие. Показательно и то, что, по крайней мере на начальной стадии, все технологии воплощались в жизнь «людьми неместными», нерусскими: татары, немцы, евреи, латыши, опять евреи. Как правило, впоследствии их вытесняли (часто из жизни) «местные», получавшие шанс свалить всё на инородцев и искусственно раздуть их роль. Ну-ну. О том, как бьют «свои», читай Лескова, да и не только его.

Подчёркиваю: речь не идёт о существовании в различных структурах русской власти некой чужой и чуждой технологии. Чужой она была в момент принятия, затем происходила русификация, адаптация к местным условиям и т. д. Но по происхождению все модели были заёмными, начиная с первой – ордынской. Показательно, что из всех завоёванных монголами народов только русские приняли чужую властно-эксплуататорскую технологию. У китайцев, среднеазиатов, персов были свои, и это они организационно-институционально влияли на завоевателей, а не наоборот.

Эффективная властно-эксплуататорская технология может возникнуть только на такой почве, на которой, как писал М.Н. Тихомиров о Западной Европе, прошлый труд, собственность так охватывают человека со всех сторон, что в сравнении с ними наличный труд – ничто, что трудно представить революцию, способную сокрушить всё это. То же можно сказать о Востоке. Но не о России.

Полная адаптация заёмной модели, как правило, приводила к её постепенному растворению в русской реальности и, по прошествии определённого времени и устаревания модели, началу поисков новой. Вот тогда-то и начинались споры «западников» и «незападников», которые, помимо прочего, суть первый показатель того, что данная система вступила в кризисную полосу.

Для идейных споров между сторонниками западной и русской моделей характерны две особенности. Одна – научно-методологического плана, другая – практико-социального. Западники всегда отказывают России в собственной мере; у них метод не соответствует объекту изучения, а навязывается ему. На практике это означает навязывание социуму неадекватной его природе социальной схемы, отсюда контрпродуктивность русских/советских реформ. При этом, поскольку западные властные модели (даже антиэксплуататорские) ориентированы на рационализацию власти (а следовательно, и эксплуатации!) и ужесточение социального контроля, акцентирование русской социокультурной особости объективно направлено против чрезмерных (для русских условий) эксплуатации и контроля. Представители господствующих групп это и понимают, и – ещё лучше – чувствуют.

Будучи заёмной, антикапиталистическая (антисобственническая, антиэксплуататорская, антиклассовая, антикрестьянская) модель революционным путём решила несколько эволюционных проблем русской истории, доведя до логического конца, завершив несколько вековых тенденций. Одна из этих тенденций – расширение властной группы при уменьшении собственнического потенциала. Номенклатура – массовая господствующая группа без собственности, реализация мечты любимца Иосифа I – Ивана IV. Об окончательном решении крестьянского вопроса сказано. Наконец, как антиклассовая система (но с эксплуатацией) советский строй стал единственной в русской истории положительной неклассовой формой, реализовав (как – другой вопрос) многие русские традиции и чаяния. Ясно, однако, что продержаться долго такой строй не мог: проблема противостояния капитализму, Западу в целом и в то же время функционирование в качестве антиэлемента капсистемы и необходимость решать проблему передачи привилегий детям в условиях общества без частной собственности – всё это существенно (но не фатально) ограничивало хронопотенциал «исторического коммунизма», т. е. такого, который реально существовал в истории, а не на страницах работ советских «научных коммунистов» и западных советологов. Но вернёмся к истории.