Но только когда Горластый появляется из ниоткуда и начинает играть на своем аккордеоне так, будто это электрогитара вишневого цвета с изображенным на ней пламенем, я наконец чувствую себя достаточно уверенно, чтобы петь в полный голос. Это не красиво. Это не идеально. Это, уж точно, не достаточно хорошо для хора Первой баптистской церкви Франклин-Спрингс. Но когда я смотрю Кью в глаза и говорю ей, что она жалкая лгунья, которая умрет в одиночестве, для меня это звучит чертовски хорошо.
Софи подбегает ко мне и начинает танцевать и петь во весь голос, и к последнему припеву даже Уэс и Ламар, который считает себя очень крутым, подпевают.
Когда песня заканчивается, Крошка Тим затягивает концовку еще на две минуты, исполняя худшее, но самое страстное соло на банджо в мире. Мы все хохочем, когда он поднимает инструмент над головой, как будто только что сыграл нечто невероятное.
Но звук выстрелов очень быстро заставляет нас замолчать.
Когда эхо разносится по торговому центру, мое сердце останавливается, а руки тянутся к Уэсу; корпус банджо взрывается, осыпая Крошку осколками дерева.
Кью поднимается и стоит пошатываясь. Теперь в тишине атриума слышен лишь один голос – хихиканье укуренной сучки.
– Вы, ублюдки, кучка... комиков, да? – Она размахивает маленьким черным пистолетом, крутя расслабленным запястьем и указывая на всех нас стволом. – Вы теперь кучка рок-звезд?
Она спотыкается, делая несколько шагов вперед, с самодовольной ухмылкой на сонном лице.
– Ну хорошо. Вы знаете, что едят рок-звезды? – слышим ее медленный злой смех. Она улыбается. – Они не едят дерьмовую еду.
Ее глаза с отяжелевшими веками останавливаются на Крошке, который держит в руках то, что осталось от его уничтоженного банджо, и выглядит так, словно собирается заплакать. Подойдя к нему, она тычет в его толстый живот стволом пистолета и усмехается:
– Так что завтра
Никто не двигается, пока Кью возвращается туда, откуда пришла. После этого жуткого смеха тишина производит особенно гнетущее впечатление.
И наша радость находит вечное упокоение в этой мертвой тишине.
***
ГЛАВА
XXI
Уэс
Едва только Кью уходит, я понимаю, как сильно мы только что сглупили.
Мало того, что мы теперь в черном списке этой пизды, так еще и у беглецов из-за нас неприятности.
Один телефонный звонок. Это все что нужно для того, чтобы Рейн получила пулю между глаз в прямом эфире, а мы только что обзавелись новыми врагами.
Все разбегаются по торговому центру, направляясь каждый в свой угол, ворча и бросая на нас обвиняющие взгляды, в то время как Рейн сидит, прикрыв рот рукавами толстовки и уставившись на темный коридор, в котором только что скрылась Кью.
– Соф! Что, черт возьми, это было? Вернись сюда! – низкий голос эхом доносится из коридора позади нас. Мне не нужно оборачиваться. Я и так знаю, что голос принадлежит этому самодовольному маленькому засранцу Картеру.
– Иду, – кричит Софи. Затем она поворачивается и смотрит на Рейн большими печальными глазами. – Мне нужно идти. Картер не хотел, чтобы я приходила сюда. Но все равно, с днем рождения!
– Спасибо, взрослая девочка, – Рейн натянуто улыбается и раскрывает руки для объятий. – Иди и скажи своему брату, что он тебе не начальник, – ее голос звучит совсем по-другому, когда она разговаривает с детьми. Он сильнее. В нем больше уверенности. Она разговаривает, как мама.
Хорошая мама, а не та, которая, по несчастью, досталась мне.
Как только девочка уходит, Рейн никнет, как ромашка, украшающая ее волосы.
– Кью только что выстрелила из пистолета примерно в двадцати футах
– С ней всё в порядке.
– Она останется завтра голодной. Из-за меня.
– Нет, не останется. – Я обхватываю подбородок Рейн и поворачиваю ее несчастное, но прекрасное лицо к себе. – У всех здесь есть припрятанная еда. Никто не будет голодать, ясно?
Глаза Рейн опускаются к полу.
– Это не конец, Уэс. Кью сделает что-нибудь еще. Она попытается мне отомстить за это.
– Нет, если ты уйдешь.
Рейн начинает дышать чаще. Ее грудь поднимается и опускается, и я понимаю, что заговорил об этом слишком рано.
– Я… – Она смотрит вокруг: на одеяло, свечи, гитару в моих руках, и я готовлюсь услышать очередное «не могу».
Но вместо этого Рейн говорит:
– Я не готова.