Борьба за влияние в Персии. Дипломатическое противостояние России и Англии

Из Лондона граф Бенкендорф передал Нератову опасения британцев, что в Тегеране, в результате давления России, может прийти к власти ультранационалистическое правительство, а регент уйдет в отставку. Николсон жаловался, что анархия в Персии наносит вред британским интересам на юге страны, делает Грея уязвимым в парламенте. Бенкендорф призывал к политике компромисса между двумя державами и Персией; но Нератов, чувствуя поддержку царя, не обратил внимания на этот совет. Не больше внимание он обращал на британского поверенного в делах в Санкт-Петербурге О'Бейрна, которому сообщил 19 октября, что, хотя Россия еще не приняла решение о «крайних мерах», но возможность отправки в Персию войск, если ситуация не улучшится, не исключена.

В телеграмме Поклевскому, отправленной 22 октября, Нератов еще раз подтвердил свою поддержку действиям Похитонова, в которых он видел «только правильное понимание и исполнение им своих обязанностей». Нератов считал, что между посланником и консулом нет принципиальных разногласий, просто Поклевский выбрал более мягкий тон. Персам необходимо преподать урок, и Поклевский получит русские войска, которые придадут вес его требованиям. Что же до мнения персов, «не следует забывать, что персы уступают только силе и объясняют каждую уступку себе слабостью противной стороны». (Царь заметил на полях: «Очень хорошо».)

В четвертой телеграмме за тот же день Нератов поручил Поклевскому проинформировать персидского министра иностранных дел о взглядах России, вернуть персам ноту с требованием об отзыве Похитонова и Петрова, потребовать извинений перед русским консульством за нанесенные его служащим оскорбления и немедленного вывода шустеровских жандармов. Наконец, в личной телеграмме он заявил, что нельзя дальше откладывать представление русских требований персам. Что же касается просьбы Поклевского о том, чтобы покинуть Тегеран, он не может ответить согласием без разрешения царя, которое невозможно получить быстро.

Поклевский оказался в незавидной ситуации. Не только Похитонов в Тегеране, но и Миллер в Тебризе, Дабижа в Мешхеде, Некрасов в Реште и другие – все начали обращаться через его голову непосредственно к Нератову. Консулы выступали в защиту жесткой линии и в один голос призывали к вооруженной интервенции. Еще за месяц до инцидента с Шоа' консул Некрасов просил прислать канонерку и эскадрон казаков с пулеметами. Поклевский выступил против, указав Нератову, что Некрасов отказывается думать не только о целях, которые преследует в Персии русское правительство, но и обращать внимание на сложившуюся здесь обстановку. Если бы предложенные им меры были приняты, России пришлось бы оккупировать

Гилян и вводить там прямое управление. «Возможность такого варианта на будущее, конечно, не исключена, но в настоящее время для этого нет достаточных оснований». Нератов затянул с ответом до 25 октября. Когда же он наконец написал Поклевскому, тот увидел, что министр иностранных дел встал на сторону Некрасова. Нератов принял данную Некрасовым оценку ситуации, косвенно обвинил Поклевского в бездеятельности и заявил, что если персы не удовлетворят все требования России, то русские примут такие меры, какие сочтут необходимыми для защиты своих интересов. В этом случае казаки, расквартированные в Реште, усиленные дополнительным эскадроном, получат приказ действовать.

Именно неповиновение Похитонова и агрессивное поведение остальных консулов, действовавших с полным пренебрежением к мнению посланника в Тегеране, легли в основу легенды, которую позже поддерживали и использовали Э. Грей, А. Николсон, Дж. Бьюкенен и прочие сторонники англо-русской дружбы любой ценой. Эта легенда утверждает, что русское правительство пыталось честно выполнять условия англо-русского соглашения 1907 г., но его часто подводили собственные агенты в Персии – агенты, вышедшие из старой школы Азиатского департамента.

Как любая легенда, эта легенда тоже содержала в себе элемент истины. Подавляющее большинство русских представителей в Персии – консульских, финансовых и военных – были империалистами, настроенными антибритански и антиконституционно. Однако они не извращали политику Санкт-Петербурга. Напротив, они гораздо тоньше чувствовали подлинное настроение высших государственных чиновников и самого царя, нежели несчастный Поклевский-Козелл[46].