Борджиа

В самом деле, папа говорил с печальным лицом, но удивительно спокойно. В его взгляде не читалось ни гнева, ни упрека; он светился болезненной нежностью.

– Теперь, – продолжил свою обвинительную речь Рагастен, – осталось перейти к событию, из-за которого мы сюда и приехали… В Риме ночью была похищена женщина и силой привезена сюда. Дерзкое, гнусное, непостижимое преступление было совершено по вашему приказу, святой отец. У меня есть неопровержимые доказательства.

– Вы изволите говорить о девушке, – спокойно ответил папа, – которую увезли вскоре после ее венчания в церкви Ангелов с моим другом Рафаэлем Санцио, здесь присутствующим?

– Да, святой отец! – задыхаясь, крикнул Рафаэль. – Это ее я приехал требовать у вас по своему супружескому праву, священному праву, которое вы не сможете отрицать.

– Увы! Увы! – тихо проговорил папа.

И слеза набежала на его глаза.

– Вы будете отрицать и это похищение? – жестко спросил Рагастен.

– Я не отрицаю… Я о нем объявляю…

– Это переходит все границы… Вы взяли силой эту девушку, синьор… С какой низменной целью? Отвечайте!.. Или, клянусь, я не снизойду даже до малой жалости к вашим седым волосам.

– Вы говорите о низменной цели! Ах, синьор, не пожалеть бы вам горько о своих грязных мыслях в отношении этого чистого ребенка!..

– Ну, это уже слишком! Зачем вы ее похитили?

– Потому что я имел на это право!

– Имели право? Да разве вы имеете право на жизнь и на смерть?

– Имел право, говорю я, бесчувственный вы человек!.. Это было право отца, раз уж вы вынудили меня признаться!.. Это дитя было моей родной дочерью!

XXXV. Смерть

Рагастен, Макиавелли и Санцио глядели друг на друга с неописуемым изумлением.

– Его дочь!..

Один и тот же возглас вырвался у каждого, тогда как папа слегка насмешливо разглядывал их снизу вверх.

Больше всех был потрясен Рафаэль. Тысячи беспорядочных мыслей сталкивались в его голове. Одно простое слово папы перевернуло его душу. Придя во гневе и боли, он чувствовал теперь, как новое сильное чувство проникает в его душу.

– Святой отец, – пробормотал он, – вы стали для меня в два раза святее, потому что вы отец той, кого я обожаю.

Одним спонтанным движением он поднялся и освободил от пут старого понтифика. Рагастен пожал плечами и отступил, как бы показывая, что теперь его вмешательство будет излишним. Макиавелли спокойно ожидал окончания их авантюры.

– Сын мой, – мягко произнес папа, – дорогое дитя мое… Я знал о вашей любви к моей дочери… И мое сердце обливалось кровью, когда я вынужден был прибегнуть к строгой мере…

– Вы отведете меня к ней, не так ли, святой отец?.. Вы не откажете ни ей, ни мне в счастливой доле!

– Отвести вас к ней!.. – вскрикнул папа. – Увы!.. Вы же еще ничего не знаете!.. Синьоры, приблизьтесь… Вы имеете право знать всё!.. Одного вашего слова, что вы ничего не раскроете, будет достаточно… Подойдите и вы, синьор шевалье…

– Ваше Святейшество может говорить. Мне и здесь всё слышно!

Папа поднялся на ноги, как только Рафаэль его развязал. Он быстро посмотрел в сторону двери, словно оценивая, сможет ли он к ней приблизиться. Но у самой двери, спиной к ней, встал со скрещенными руками Рагастен. Он не упускал из виду окна. Папа сделал шаг в эту сторону, на что Рагастен крайне спокойно заметил:

– Святой отец! Останьтесь здесь, прошу вас! Слишком приблизившись к окну, вы рискуете простудиться…

Папа воздел глаза к небу и сел.

– Отец мой, – проговорил Рафаэль, – позвольте я буду так называть вас… Расскажите мне о Розите… Скажите, скоро ли я смогу ее увидеть?

– Ее звали Розитой! – сказал папа в каком-то болезненном экстазе.

– Такое имя дала ей женщина, подобравшая ее…

– Бедняжка Мага, не так ли?.. Да, я знаю… Бежная женщина, такая милосердная, такая добрая!.. Сколько раз хотел я вырвать ее из нищеты и ничтожества, в которых ей нравилось жить… Увы! Ее помутившийся разум везде видел врагов.

Последние слова папы окончательно убедили Рафаэля.

– Синьоры, – продолжал старый Борджиа, – надо, чтобы вы знали всё… Мне очень тягостно сделать это признание…

– Святой отец, – сказал Рафаэль, – было бы недостойно заставлять вас склонять голову под грузом воспоминаний, о которых мы не имеем права судить.

– Дайте договорить Его Святейшеству, друг мой, – перебил художника Рагастен.

– И это тем более необходимо, – продолжил папа, кусая губы, – что теперь вы имеете права на… мою дочь… Кроме того, дорогое дитя мое, то, что я вам скажу сейчас, так ужасно, что вы отказались бы мне верить, если бы я не сообщил вам всей правды…

Папа встал. Лицо его, обрамленное седыми волосами, казалось в этот момент воистину святым. Его подрагивающий голос, в котором слышалась величественная боль, заставил вздрогнуть даже Макиавелли.

– Рафаэль, – торжественно сказал Борджиа, – дорогое дитя мое, вы знаете, как я любил вас среди всех художников, прибывающих в Рим… Если вы когда-либо питали какие-нибудь чувства ко мне, я взываю к вашему сердцу…

– Говорите, – отозвался Рафаэль упавшим голосом.