Борис Ельцин. Воспоминания личных помощников. То было время великой свободы…

– Для меня это не оружие, а символ причастности к сопротивлению.

У меня тоже есть такой символ причастности – пистолет «Макарова». Но «Калаш» мне кажется более убедительным. Даже не знаю почему. Наверное, в юности не наигрался «в войнушку».

– Рудольф, и охота тебе таскать на себе эдакую тяжесть! Давай меняться?

У Пихоя нет своего кабинета в Белом доме, поэтому ему предстоит всю ночь, а, может, и весь завтрашний день маяться, таская на плече увесистый «символ причастности», и это его определенно не радует. Будучи сугубо штатским человеком, он не задумывается над такими мелочами, как строгий персональный учет розданного оружия и боеприпасов. Для него все предельно просто: предложили – взял, не понравилось – поменялся.

Уже с выменянным автоматом на плече прихожу в приемную Ельцина. Коржаков смотрит с удивлением: я тебе вроде не выдавал?

– У Пихоя выменял. На «Макарова».

– Как дети малые!

Ныне в окружении Ельцина есть два человека, над головами которых вот уже второй день сияет ореол героизма – это Руцкой и Коржаков. Вице-президент весьма шумно и энергично выстраивает внешнюю оборону Белого дома – ведет переговоры с военными, создает отряды гражданской самообороны, руководит строительством баррикад. У главного охранника своя стезя – тот раздает оружие сотрудникам аппарата, расставляет посты и засады на подступах к президентским апартаментам, а главное – через своих людей на Лубянке добывает информацию о планах ГКЧП. Первый мелькает как Чапай на взмыленном коне – вроде только что был здесь, и вот его уже нет, он уже размахивает шашкой где-то в другом месте. Второй нетороплив и погружен в загадочность. Кажется, только ему одному известно, что сейчас происходит и что вскоре произойдет.

По пути в приемную президента сталкиваюсь с несущимся по коридору Руцким и едва успеваю схватить того за рукав:

– Ваше превосходительство, что у вас намечено на сегодняшний вечер? Штурм будет, али как?

Обычно наш бравый вице-президент охотно откликается шуткой на шутку, но сейчас ему определенно не до того – брови сурово хмурятся, погруженный в пышные усы нос производит шумные вдохи-выдохи:

– Пашка, сынок, ты делай свое дело, а об этом даже не думай.

– Но мне же надо как-то подготовить прессу.

– Готовь ее к тому, что мы победим, – слова «мы победим» доносятся уже из-за двери какого-то кабинета.

В общем-то, про прессу я сказал просто так. Она, как мне кажется, лучше нас информирована о происходящем. Во всяком случае, именно от журналистов, с которыми приятельствую уже не первый год, узнаю и про передвижения войск по Москве, и про реакцию иностранных посольств, и про то, что некоторые члены КГЧП уже и сами не рады тому, во что ввязались.

Сижу в приемной и жду, когда Ельцин освободится. Сейчас у него Александр Николаевич Яковлев, разошедшийся с Горбачевым во взглядах на будущее СССР (говорят, требовал перехода к конфедерации) и четыре дня назад исключенный из КПСС. Наверное, пришел засвидетельствовать поддержку, а заодно и прощупать возможность вхождения в послепутчевое российское руководство. Спрашиваю у сидящего на секретарском месте Коржакова: не знаешь, Яковлев у шефа надолго? Тот недовольно морщится, словно посетитель лично его отрывает от наисрочнейших дел:

– И чего притащился? Только от дел отрывает!

Не знаю, для чего задаю Коржакову тот же вопрос, что и Руцкому: штурм-то ждать или как? Охранник смотрит с ехидной ухмылкой:

– А ты не жди. Сиди и учи молитвы.

Руцкой и Коржаков, оба военные люди, а на один и тот же вопрос ответили по-разному. Не в том смысле, что разными словами – с разной степенью человечности. «Мы все равно победим!» – хоть вице-президент и отмахнулся от моего вопроса, заданного не ко времени, а эти его слова все равно рождают в душе азартный оптимизм. А от слов охранника про молитвы становится как-то гадостно. Понятное дело, что в сравнении с любым из его бойцов, даже самым отстающим в боевой и политической подготовке, я – беспомощное дитя. Но разве это о чем-то говорит? Мне доводилось видеть под Баку, как офицер прятался от бандитских пуль, а безоружный журналист выводил стариков из-под огня. Так что по-всякому бывает.

Одиннадцать часов вечера. Кабинет погружен в полутьму. По потолку бегают отблески костров за окном. Валя Сергеев, руководитель пресс-службы премьера Силаева, уверял меня прошлой ночью, что их жгут якобы для психологического устрашения противника. Костры-де создают у него иллюзию многочисленности нашей поредевшей к ночи обороны. Может, оно и так, только полчаса назад я выходил на улицу и убедился в другом – люди замерзли и им хочется хоть как-то согреться. Многие пришли сюда еще днем, когда на небе светило солнце и было тепло, и не рассчитывали провести ночь – а теперь уже и вторую! – под открытым небом. А еще костер объединяет и рождает ощущение сплоченности.